|
кафедра политических наук |
||||
|
виртуальная библиотека |
||||
|
|
|
 |
||
Политический портрет
|
|
|
Григорий Карпович Котошихин известен как автор книги "О Московском государстве XVII в." Ценность этого сочинения заключается в том, что она была написана современником, приказным человеком XVII века, досконально знавшим все, о чем он сообщал.
По мнению историка А.И. Маркевича, автора труда "Григорий Карпович Котошихин и его сочинение о московском государстве XVII века", Котошихин родился приблизительно в 1630 г. Он был сыном казначея одного из московских монастырей и с молодых лет связал свою жизнь с приказной службой.
XVII век был временем расцвета приказной системы. Более 80 приказов управляли из столицы всем Русским государством, а приказная бюрократии была более самовластной, чем самодержавный государь. Недаром В. О. Ключевский рассказывал на своих лекциях о московских дьяках, которые на пятнадцатом по счету царском указе с повелением немедленно послать воеводу в такой-то город, бестрепетной рукой писали: а по его великого государя указу воевода не послан. Начальниками приказов благодаря местническим порядкам назначались бояре и окольничие, но фактически всем заправляли не высокородные князья, а дьяки, являвшиеся профессиональными чиновниками. За счет грамотности и знания дела "московское дьячество" теснило титулованную знать. В книге Котошихина описано немало колоритных сцен, когда царь задает вопрос в Боярской думе, "а иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студенованные".
Григорий Котошихин вступил в приказную среду, начав, как и полагалось, с низшей ступени. В своей автобиографической записке он сообщал, что "с самых юных лет служил верно и усердно его царскому величеству в Посольском приказе, сперва писцом, а потом подьячим". По какой-то причине он умолчал о том, что начал службу в другом ведомстве. Между тем сохранились документы, в которых его имя значилось среди подьячих приказа Большого Дворца. Мы не знаем точно, как протекала его служба, но можно предположить, что она ничем не отличалась от службы других подьячих, число которых в Большом Дворце, одном из самых больших приказов, во второй половине XVII в. достигало 260 человек. Важнейшие приказы размещались в Кремле в каменных палатах, выстроенных еще при Борисе Годунов. Здесь, локоть к локтю, в невероятной тесноте корпели над бумагами верстанные и неверстанные подьячие. Они скрипели перьями по двенадцать часов подряд, но, по словам голштинского посла А. Олеария, подьячим никогда не удавалось выполнить в присутственные часы. Случалось, дьяки привязывали нерадивых за ноги к скамьям, чтобы они отлынивали от работы.
Судя по сочинению Котошихина, он досконально освоился с многообразными делами Большого дворца: "А ведомы в том Приказе дворы, Сытенной, Кормовой, Хлебенной, Житенной, и дворовые люди: и указ и досмотр тем дворам чинят во всем они. Да в том же Приказе ведомы болши 40 городов, посадцкие люди, тяглом и податми, да с кабаков и с таможень и с вод, с мелниц и с рыбных ловель, откупы и верной збор, ежегодь; дворцовые села и черные волости, и рыбные угодья, и бобровые гоны, и бортные ухожьи, и сенные покосы". В своей книге Котошихин подробно рассказал о том, чем занимался каждый из дворов, подведомственных приказу: и Сытенный, где варили пиво и мед для царских пиров, и Кормовой, где готовили явства и каждый день раздавали ближним людям более трех тысяч блюд, и Хлебенный, и Сытенный, и другие дворцовые подразделения.
В 1659 г. Котошихин был переведен в Посольский приказ - по крайней мере в марте этого года его имя было впервые упомянуто в штате приказа. Он значился молодым подьячим, но вскоре, судя по размеру годового оклада (13 рублей), поднялся на ступеньку выше в приказной иерархии, став подьячим средней статьи. Возможно, его продвижению способствовал каллиграфический талант. О способностях Котошихина по этой части свидетельствует и рукопись его книги, снабженная им красочными заставками, буквицами и узорами. Да и в самой книге Котошихин с большим знанием дела и любовью сообщал о том, как в Посольском приказе пишутся грамоты к иностранным монархам - на "меньшей", "середней" или "большой александрийской бумаге", когда упоминаются титлы полные или краткие, где рисуются "травы" золотом, а где просто чернилами.
Это была тонкая работа, требовавшая помимо художественных навыков немалых дипломатических познаний. В середине 50-х годов царь Алексей Михайлович впервые стал именоваться титулом "царя и великого князя всея Великая и Малые и Белые России самодержца". Как сообщал Котошихин, "А пишется та титла…не изстари, - внове, при нынешнем царе, как учинились в вечном подданстве Малая Россия войско запорожское, гетман Богдан хмелницкий с казаками и со всеми черкасскими городами". Полный титул включал также титулование царя "государем Иверские земли, Карталинский и Грузинских царей и Кабардинские земли, Черкаских и Горских князей". Таким способом Москва заявляла о своих претензиях на Кавказ. Единоверные грузинские правители часто именовали себя холопами великого государя и просили стрелецкое войско для защиты своих владений, но Москва, занятая войной с Польшей и Швецией, не могла оказать действенной помощи и грузинские царства и княжества оставались в вассальной зависимости от соседних мусульманских государств. Поэтому, как сообщал Котошихин, полный царский титул употреблялся только в грамотах к западноевропейским монархам и никогда в грамотах к персидскому шаху и турецкому султану. "А как бы он писался теми титлами всеми, что пишетца в христианские государства, и на него б за то все бусурманские государства подняли войну. А тех бы государей, которые ис тех государств пишутца к нему холопами, если бы проведал подлинно персидский шах, велел бы их и государства их разорити и погубити совсем". Сложную науку титулования Котошихин постиг, можно сказать, на собственной шкуре. Из делопроизводства Посольского приказа известно, что однажды он допустил ошибку в царском титуле, за что, по государевой грамоте, ему велено было учинить наказание - "бить батоги". Жестокий урок пошел впрок, и из других документов известно, что позже Котошихин был награжден пятью рублями за то, что "отписал государеву грамоту шведскому королю в лист".
Очевидно, Котошихин зарекомендовал себя не просто умелым переписчиком, а человеком расторопным и сметливым. Подьячему доверяли не только писать грамоты, но и доставлять их за границу. В начале 60-х годов Котошихину довелось участвовать в подготовке Кардисского мира со Швецией в составе посольства А.Л.Ордина-Нащокина, Б.И.Нащокина, дьяков Г.Дохтурова и Е.Юрьева. Он ездил в "Свею" с письмами и привозил ответные послания шведских государственных советников. Подьячий имел случай наблюдать сложную дипломатическую игру. Дело в том, что думный дворянин (а в будущем боярин и начальник Посольского приказа) А. Л. Ордин-Нащокин был горячим поборником выхода России на Балтийское побережье, стремясь выполнить задачу, с которой пытался справиться еще Иван Грозный, но смог решит только Петр Великий. Поскольку Россия не имела сил вести войну на два фронта и со Швецией и с Польшей, Ордин-Нащокин считал возможным отказаться от Украины, тем более что гетманы и украинская старшина все время изменяли, перекидывась то к польскому королю, то к крымскому хану и турецкому султану. Однако царь Алексей Михайлович и большинство членов Боярской думы ни за что не хотели уступать Украины и были готовы лучше отказаться от всех завоеваний в Прибалтике, чтобы освободить руки для решающей схватки с Речью Посполитой. Ордин-Нащокину было предписано добиться мира любой ценой.
В июне 1661 г. в Кардисе был заключен мир на условиях, продиктованных шведами. Григорий Котошихин оказался напрямую причастным к этому важному внешнеполитическому событию. Его в целях ускорения ратификации договора отправили с царским письмом к королю Швеции Карлу XI. Он прибыл в Стокгольм 23 сентября 1661 г. и на следующий день отплыл назад с ответной грамотой короля на специально предоставленном ему корабле. Шведы, радуясь выгодному миру, подарили подьячему два серебряных бокала. В Москве гонцов мог ожидать совсем другой прием, Котошихин писал в своей книге, что посланникам и гонцам "бывает честь, и к годовому жалованью и к поместному окладу придача", но в зависимости от результатов посольства может быть и по другому: "А иным послом и посланником и гонцом, или и полковым воеводам, за их службы о жалованье бывает указ: на площади перед Посолским Приказом бьют кнутьем, а иных казнят смертию, а у иных отымается честь, и поместья и вотчины, и ссылают в ссылку в Сибирь на вечное житье". На сей раз участников посольства наградили, так как мир, хотя бы и невыгодный, был необходим России. Годовой оклад Котошихина был увеличен на шесть рублей. Помимо этого "для хлебной дороговизны", он, как и все подьячие приказа, получил единовременное пособие в размере половины своего оклада.
Хлебная дороговизна была вызвана неконтролируемой выпуском медной монеты, что в конечном итоге привело к "Медному бунту" 1662 г. Эти события русские историки, начиная с С.М. Соловьева и В.О.Ключевского и кончая современными авторами, излагают по Котошихину. В своей книге он ни словом не упомянул о том, где он был во время бунта, но нет сомнения, что он видел все собственными глазами - иначе невозможно составить столь подробную хронику жаркого летнего дня 25 июля 1662 г., начавшегося с появления "воровских листов" на Лубянке и закончившегося массовой резней взбунтовавшихся в селе Коломенском. Интересна позиция автора. Он признает, что затея с медной монеты, которая должна была иметь хождение по цене серебряной, оказалась неудачной. Пишет он и о том, что в чеканке фальшивой монеты оказались замешаны многие высокопоставленные люди вплоть до царского тестя князя И. Д. Милославского и царского родича думного дворянина Матюшкина. Надо полагать, Котошихин вместе со всеми испытал на своем кармане тяготы медной операции, озолотившей кучку богатеев. И тем не менее бунт простого народа не вызывает у него ни малейшего сочувствия. Хотя Котошихин писал свою книгу за границей, когда ему уже не надо было бояться гнева властей, он именует "ворами" не знатных бояр и богатых гостей, а тех, кто восстал против их злоупотреблений. Он отмечал: "А были в том смятении люди торговые, и их дети, и рейтары, и хлебники, и мясники, и пирожники, и деревенские и гуляющие и боярские люди" и с гордостью подчеркивал: "А столником, и стряпчим, и дворяном, и жилцом, и началным и дворовым людем, и подьячим, за их службу, что они против тех воров стояли и здоровье царское оберегли, давано ис царские казны жалованье, на платье камки и атласы и тафты, да по паре соболей, да по вершку бархатному, смотря по человеку, да к денежному и к поместному окладу придача". По подсчетам Котошихина, за участие в медном бунте было казнено свыше 7 тысяч человек и свыше 15 тысяч были сосланы. Он признавал, что подавляющее большинство наказанных были невинными жертвами: "прямых воров болши не было что с 200 человек; и те невинные люди пошли за теми ворами смотрить, что они будучи у царя в своем деле учинять", однако гораздо большее сочувствие у него вызывает не участь казненных, а то, что царица при виде мятежной толпы "испужався лежала в болезни болши году."
Скорее всего, Котошихин в числе других подьячих тоже получил пару соболиных шкурок и несколько вершков бархата за лояльность, иначе бы по другому описал медный бунт. Однако вскоре он пострадал от тех самых вельможных людей, на которых нападал народ во время бунта. Котошихин писал с своих автобиографических заметках: "…когда я находился при заключении Кардисскаго договора, у меня отняли в Москве дом со всеми моими пожитками, выгнали из него мою жену, и все это сделано за вину моего отца, который был казначеем в одном московском монастыре и терпел гонения от думного дворянина Прокофья Елизарова, ложно обнесшаго отца моего в том, что будто он расточил вверенную ему казну монастырскую, что, впрочем, не подтвердилось, ибо по учинении розыска оказалось в недочете на отце моем только пять алтын, равняющихся пятнадцати шведским рундштюкам; но, несмотря на то, мне, когда я вернулся из Кардиса, не возвратили моего имущества, сколько я ни просил и ни заботился о том."
Могла ли пятнадцатикопеечной недостачи стать причиной разорения семьи и почему за отцовскую вину был отнят дом у сына? Историк А. И. Маркевич считал, что дело было не совсем так, как это представлял Котошихин и высказал предположение, что упомянутый дом принадлежал отцу Котошихина и был продан сыну с какими-то нарушениями. От себя добавим, что срочное переоформление недвижимого имущества могла быть продиктована стремлением казначея монастыря спасти дом от конфискации. Вообще, приказным людям частенько приходилось пускаться на такого рода уловки. В своей книге Котошихин писал, быть может памятуя собственный опыт: "и ежели построится домом какой приказной человек, оболгут царю и многие кривды учинят, что бутто он был посулник и злоиматель и царские казны не берег, или казну воровски крал... или ненавидя его пошлют на иную царскую службу, которого ему дела исправить не мочно, и наказ ему напишут, что он из него выразуметь не умеет, и тою службою прослужится, и ему бывает наказание и дом и животы и вотчины возмут на царя и продадут, кто хочет купити."
Во всяком случае не подьячему Котошихину было тягаться с судьей Земского приказа и Костромской чети думным дворянином Прокопием Елизаровым. " Ему оставалось только уповать на наказание неправедных судей в загробной жизни: "чрез такую их прелесть приводит душа их, злоиманием, в пучину огня негасимаго, и не токмо вреждают своими душами, но и царскою, взяв посулы облыгают других людей злыми словами, и не стыдятца того делати потому: кто может всегда блиско приходии к царю и видети часто от простых людей?"
Можно предположить, что именно материальные затруднения побудили подьячего Посольского приказа стать изменником. Летом 1663 г. в Москву для разрешения споров о денежных претензиях после подписания Кардисского мира прибыл шведский представитель Адольф Эберс (в русских источниках - Адольф Эбершильд). Неизвестно, как и когда произошла, выражаясь современным языком, вербовка агента, но Котошихин снял и передал копии с секретных инструкций, содержащих сведения о размере уступок, на которые был уполномочен пойти русский посол окольничий В.С. Волынский. За свои услуги Котошихин тайно получил 40 рублей, правда, согласно представленному Эберсом отчету, осведомителю было заплачено 100 червонных - нетрудно догадаться, что разница пошла в карман шведского дипломата. Сведения того стоили, так как значительно облегчили задачу шведов на переговорах. Но вскоре изменнические сношения были прерваны, так как Котошихина отправили с поручением под Брянск в полки, которыми командовали воевода князь Яков Черкасский и его товарищ князь Иван Прозоровский. Эберс очень сожалел о его отъезде и сообщал в своем донесении в Швецию: "Мой тайный корреспондент, от которого я всегда получаю положительные сведения, послан отсюда к князю Я. Черкасскому, и, вероятно, будет некоторое время в отсутствии, что для меня очень прискорбно, потому что найти в скором времени такое же лицо будет мне очень трудно".
Вскоре Якова Черкасского и товарища воеводы отозвали в Москву за нерешительные действия против поляков, а на их место назначили боярина князя Юрия Долгорукого. Как сообщал Котошихин, "Я в это время еще прежними воеводами был отправлен из армии в посольство под Смоленск для переговоров, и князь Юрий писал ко мне с другим подьячим, Мишкою Прокофьевым, улащивая меня, чтоб я согласился написать к нему, что князь Яков Куденетович сгубил войско царское, дал возможность королю скрыться в Польшу и таким образом выпустил его из рук, не дав полякам битвы, тогда как весьма легко то сделать и проч. За такое пособство и услугу князь Юрий обещал мне исходатайствовать повышение и клятвенно обязывался помочь делу отца моего в Москве." По словам Котошихина он не верил сладким посулам князя Юрия Долгорукого, но боялся отказать ему, так как новый воевода славился крутым и мстительным нравом. В этой безвыходном положении подьячий сделал отчаянный шаг: "я решился покинуть мое отечество, где не оставалось для меня никакой надежды, и убежал сначала в Польшу…".
Возможно, Котошихин действительно не захотел оказаться вовлеченным в боярскую распрю, понимая, что лично ему придется туго в любом случае, и памятуя пословицу: "паны дерутся - у холопов чубы трещат". Однако, как отмечал А. Беляков, автор обстоятельной статьи о Котошихине, написанной по материалам Посольского приказа, "вероятны и другие причины бегства - например, боязнь, что откроется его измена. В пользу такого предположения говорит и то, что никаких мер по отношению к товарищу Котошихина по смоленской службе, подьячему Михаилу Прокофьеву, принято не было."
Так или иначе, Котошихин перешел границу. Предположительно это произошло в конце лета - осенью 1664 г. А в начале 1665 г. в приходно-расходной книге Посольского приказа появилась запись о том, что подьячий Котошихин "своровал, изменил, отъехал в Полшу". В Вильно Котошихин встречался там со многими русскими перебежчиками, среди которых был и Воин Ордин-Нащокин, сын его прежнего начальника Афанасия Ордин-Нащокина. Молодой стольник, воспитанный отцом в европейских обычаях, тяготился жизнью в Московском государстве, говорил, что в иных землях и лучше и свободнее, чем на Руси, и кончил тем, что, посланный к отцу с деньгами и важными документами, бежал за границу. Царь Алексей Михайлович не стал наказывать отца за измену сына, но послал к Афанасию Ордин-Нащокину подьячего Тайного приказа с подробной инструкцией, как говорить с убитым горем отцом и что от него требовать: "О сыне своем промышлял бы всячески, чтоб его, поймав, привести к нему, за это сулить и давать 5, 6 и 10 тысяч рублей; а если его таким образом промышлять нельзя и если Афанасью надобно, то сына его извести бы там, потому что он от великого государя к отцу отпущен был со многими указами о делах и с ведомостями. О небытии его на свете говорить не прежде, как выслушавши отцовские речи, и говорить, примерившись к ним." Впрочем, до убийства изменника дело не дошло, а через несколько лет молодой Ордин-Нащокин вернулся в Россию и был прощен.
Иная судьба ждала подьячего Котошихина. Он быстро выучил польский язык и был принят на службу при канцлере Великого княжества Литовского. Опасаясь, что его изведут за предательство, он сменил имя и стал называться Иваном Селицким. Но в Польше он не прижился и ветер странствий погнал его дальше - в Пруссию, потом в Любек, а оттуда морским путем в Нарву с обмороженными ногами, голодный и нищенски одетый. В ту пору Нарва являлась шведским владением, и Котошихин не без основания рассчитывал на помощь шведских властей, которым оказывал тайные услуги в бытность подьячим Посольского приказа. В Нарве он подал прошение о принятии его на шведскую службу и приложил к нему автобиографическую записку (собственно говоря, мы знаем о жизни Котошихина в основном по этой автобиографии, дошедшей до нашего времени в пересказе шведского переводчика). Положение изменника осложнилось тем, что он попытался встретиться со своим сослуживцем подьячим Михаилом Прокофьевым, посланным в Нарву царским гонцом. Однако бывший сослуживец отказался от общения и известил новгородского воеводу о присутствии в Нарве перебежчика. Русские власти на основании Кардисского договора выдачи "вора" и отправили за ним стрелецкого полусотника капитана Ивана Репнина. Но шведы не хотели упускать из своих рук ценного агента. Губернатор Нарвы, чтобы усыпить бдительность русских, заключил Котошихина в тюрьму, а после прибытия Эберса, который привез своему осведомителю разрешение на поездку Швецию, для Котошихина был инсценирован побег.
В Стокгольм Котошихин прибыл в февраля 1666 г., получил аудиенцию у короля. Согласно королевскому приказу Камер-коллегии перебежчику было назначено 300 далеров серебром в год, "поскольку он нужен нам ради своих сведений о Русском государстве, почему и имеет Каммер-коллегия внести его с таковым содержанием в штат своей канцелярии". Эти сведения Котошихин изложил в своей книге о Московском государстве. Шведский переводчик сообщал, что "первая мысль и желание описать нравы, обычаи, законы, управление и вообще настоящее состояние своего отечества родились у него еще тогда, как он, во время бегства своего из России, посещая разный области и города, имел случай замечать в них отличное от Московии устройство политическое, преимущественно же в той стране, в которой он остался на постоянное жительство." На самом деле такое описание было заказано Котошихину, и тот же переводчик откровенно отметил, что важнейшей побудительною причиною к продолжению уже начатого им труда "служило одобрение государственного канцлера, высокородного графа Магнуса Гавриила Делагарди". За восемь месяцев Котошихин справился с поставленной перед ним задачей, а вскоре его сочинение было переведено на шведский язык. Оно предназначалось как пособие для королевских дипломатов, отправлявшихся в Россию.
Жизнь на чужбине не принесла Котошихину счастья. Он поселился под именем Селицкого в южном предместье Стокгольма у служившего в государственном архиве толмача Даниила Анастасиуса. Со своим хозяином и его женой он установил теплые отношения, быть может, даже слишком теплые, что через некоторое время привело к ссоре. Предоставим слово Баркгузену, хорошо знавшего Котошихина и выполнившего перевод его сочинения на шведский язык: "Анастасиус подозревал Селицкаго в порочной связи с своей женой, однажды, быв оба дома в нетрезвом виде, они заспорила между собою: начались с обеих сторон упреки и брань, Селицкий в запальчивости гнева нанес Анастасиусу несколько смертельных ударов испанским кинжалом, который в это время имел при себе, и по приговору суда должен был положить свою голову под секиру палача на лобном месте, за заставой южного Стокгольмского предместья. Селицкий переменил российское вероисповедание на лютеранское. За несколько времени до назначенного дня казни он с величайшим благочестием принял Св. Тайны от тведскаго священника Олофа Петерсона Крока, капеллана церкви Св. Марии, что на Сёдер-Мальме (Южном предместий). Прусский уроженец, магистр Иоанн Гербиниус, бывший в то время ректором школы немецкого прихода в Стокгольме и совершенно знавший польский язык, посещал часто Селицкаго в его заключении, утешая его в несчастии... Тотчас после казни тело его было отвезено в Упсалу, где оно было анатомировано профессором высокоученым магистром Олофом Рудбеком; кости Селицкаго хранятся там и до сих пор, как монумент, нанизанный на медные и стальные проволоки. Так кончил жизнь свою Селицкий, муж русского происхождения, ума несравненного".
По всей вероятности от бывшего подьячего не осталось бы ничего, кроме скелета на медной проволоке, потому что труд его затерялся почти на два века. Лишь в 1837 г. профессор Гельсингфорсского университета С.В. Соловьев обнаружил шведский перевод в Стокгольмском государственном архиве, а в 1838 г. им был открыт и русский оригинал в библиотеке Упсальского университета. С этого момента сочинение Котошихина стало одним из самых используемых и цитируемых источников по истории России XVII в.
Автор не озаглавил рукопись, и издатели вынуждены были дать его сами. По этой причине книга Г. Котошихина иногда фигурирует также под разными названиями, чаще всего "О Московском государстве XVII" или "О России в царствование Алексея Михайловича". Сочинение Котошихина состоит из 13 глав, каждая из которых разбита на статьи и параграфы.
В главе I дана сжатая историческая хроника Смутного времени и воцарения Романовых, описан придворный быт и придворные церемонии.
В главе II описана сложная иерархия "царских чиновных людей", начиная с великих бояр и кончая жильцами, а также свита царицы.
Главы III, IV, V посвящены дипломатическому этикету, порядку назначения послов, посланников и гонцов, приему иностранных послов, составлению дипломатических документов.
Глава VI рассказывает о придворном хозяйстве, хорошо известном автору по его службе в приказе Большого дворца.
Глава VII - самая обширная, это взгляд изнутри на механизм действия приказной администрации. Описаны функции 36 приказов, а также дан очерк судопроизводства в Московском государстве. Именно в этой главе, рассказывая о приказе Большой казны и подчиненного ему Денежного двора, Котошихин сделал отступление, посвященное Медному бунту 1662 г.
Глава VIII посвящена местной администрации - воеводам, городам и посадам.
В главе IX описывается устройство армии: дворянское ополчение, стрелецкие полки и полки иноземного строя.
Глава X посвящена торговым людям
Глава XI посвящена устройству крестьян, царских, монастырский и принадлежавших светским феодалам.
Глава XII посвящена казенной торговле с европейскими и азиатскими госудаствами.
В главе XIII Котошихин выступает как бытописатель, эта глава содержит интересный очерк жизни московской знати, а также свадебных обычаев.
По мере подготовки труда или сразу же после его написания с рукописью ознакомились королевские чиновники, попросившие Котошихина уточнить неясные места. Поэтому в тексте книги имеются несколько вопросов, на которые автор дает дополнительные разъяснения. Поскольку читателями этого труда, видимо, являлись шведские дипломаты, их вопросы в основном касались деталей дипломатического этикета. Например, Котошихин упомянул о том, что дары польских послов, предназначенные для царицы принимал сам царь под предлогом ее болезни, хотя она была здорова. Для шведов это было удивительно и они спросили: "Для чего так творят?", на что Котошихин разъяснил, что в Московском государстве женщин держат затворницами, кроме близких родственников никого не видят и к общению с чужыми людьми, тем более иностранцами не приучены. Если бы послов допустили в покои царицы, "она б выслушав посолства, собою ответу не учинила б никакого, и от того пришло б самому царю в стыд."
Иной раз приходится сожалеть о том, что Котошихину задавали мало вопросов. В одном месте он упомянул о титуле "самодержец", а на вопрос, для чего московские государи пишутся самодержцами, привел сведения, по всей видимости хорошо известные русским людям XVII в., но утраченные или, быть может, намеренно уничтоженные в последующие столетия. Котошихин сообщил о письменных обязательствах царей, которых "обирали" на царство после Ивана Грозного, ограничить свою власть (с них были "иманы письма") И только при Алексее Михайловиче положение изменилось, "писма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому наивышнее пишетца "самодержцем" и государство правит по своей воле". Историки до сих пор дискутируют о том, насколько соответствовало истине данное разъяснение.
В связи с этим встает вопрос о достоверности сведений книги Котошихина. Необходимо учитывать, что он был изменником и писал свой труд по заказу правительства иностранного государства, недавно воевавшего с Россией. Он считал себя несправедливо обиженным и мог поддаться соблазну очернить родное отечество. Однако сочинение Котошихина является правдивым и объективным свидетельством современника. И хотя в некоторых случаях чувствуется критический настрой автора по отношению к московским обычаям, он никогда не опускается до пасквиля. Фактических неточностей немного - и это удивительно, учитывая, что Котошихин писал по памяти, не имея под рукой никаких материалов, кроме Соборного Уложения.
Хорошо знакомый со всеми сторонами жизни московского государства, Котошихин сообщает драгоценные данные для изучения государственной и общественной жизни допетровской Руси.
|
|
|
|
||