Но подлежит, по моему мнению, сомнению, что на почве землевладения, так тесно связанного с жизнью всего нашего крестьянства, т. е. в сущности России, ибо Россия есть страна преимущественно крестьянская, и будут разыгрываться дальнейшие революционные пертурбации в империи, особливо при том направлении крестьянского вопроса, которое ему хотят в последние столыпинские годы дать, когда признается за аксиому, что Россия должна существовать для 130 тыс. бар и что государства существуют для сильных (замечательные положения речей Столыпина).

Конечно, в этих положениях нет ничего нового, этими принципами государства жили еще до эпохи христианства. Это еврейская психология в устах quasi-русского либерального министра.

Конечно, в числе их одним из первых был генерал Трепов. Как-то раз я приехал в Царское Село с докладом к его величеству; меня в приемной встречает Трепов, заводит разговор о сплошных восстаниях крестьянства и говорит мне, что для того, чтобы положить конец этому бедствию, единственное средство — это немедленное и широкое отчуждение помещичьих земель в пользу крестьянства. Я выразил сомнение, чтобы ныне, накануне созыва Государственной думы, после 17 октября можно было принять такую поспешную и мало обдуманную меру. Он мне ответил, что все помещики будут очень рады такой мере.

“Я сам,— говорит генерал,— помещик и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убежден, что только при этом условии я сохраню за собою вторую половину”.

Государь мне во время доклада об этом по существу не говорил, но только передал записку с проектами, сказав:

“Обсудите эти предположения в Совете министров. Это записка и проект профессора Мигулина”.

Это была записка о необходимости принудительного отчуждения земель в пользу крестьянства, как мера, которую необходимо принять немедленно непосредственною волею и приказом самодержавного государя. Я, конечно, сейчас же понял, кто доставил эту записку государю (записка эта в копии и затем письмо профессора Мигулина ко мне на ту же тему хранятся в моих бумагах).

После доклада меня Трепов опять встретил и убеждал как помещик провести меру, предлагаемую в переданной мне записке, как можно скорее, покуда крестьянство еще не отняло всей земли от помещиков.

Кто такой профессор Мигулин? Это прежде всего муж дочери старого профессора финансового права Харьковского университета Алексеенко, затем бывшего попечителем учебного округа в Казани, человека умного и культурного, но гораздо более известного в качестве провинциального дельца, корректного, но не гнушающегося законными средствами наживы, нежели профессора экономиста-финансиста. Как такового имя его не перейдет в потомство даже дельцов города Харькова. Теперь Алексеенко член Государственной думы по выборному столыпинскому закону и финансовый столп октябристского (Гучковского) большинства в Думе. У него была дочь, богатая невеста, он ее выдал замуж за молодого харьковского присяжного поверенного Мигулина, человека способного, ловкого, публициста, затем как бы по наследству получившего кафедру от папаши своей супруги.

У Мигулина есть много написанных им книг, но нет ни одной, которая, могла бы иметь серьезную претензию на ученость. Это ловкие компиляции, памфлеты, в которых везде руководящий мотив: “я во что бы то ни стало хочу выплыть наверх”. В смутное время такие люди теряют равновесие и лезут то в одну сторону, то в другую, держатся правила, что если они не могут выплыть наверх прямо, то они должны искать обходных путей — “ищите и найдете”.

Предположение Мигулина мы рассмотрели в Совете министров, и все министры, а в том числе и министр земледелия Кутлер, отнеслись к нему отрицательно, находя, что это дело касается самого важнейшего нерва жизни русского народа и требует всестороннего рассмотрения, и после 17 октября, если какой-нибудь вопрос не может получить разрешения помимо Государственной думы и Государственного совета, то прежде всего этот вопрос. Но Совет тогда же решил по собственной инициативе уничтожить выкупные платежи, крайне обременявшие крестьянское население, а равно расширить приобретения Крестьянским банком посредством покупки от частных владельцев земель для распродажи таковых крестьянам. Меры эти Совет проектировал привести в исполнение немедленно указами его величества, а затем образовать комиссию под председательством министра (начальника главного управления) земледелия для обсуждения дальнейших мероприятий, могущих существенно помочь крестьянству, с тем, чтобы таковые внести в Государственную Думу.

Таким образом, последовали указы о расширении деятельности Крестьянского банка и уничтожении выкупных платежей. В это время боязнь в высших сферах, вызвавшая мысль об обязательном отчуждении частновладельческих земель, еще не , улеглась.

Тогда (в декабре) приезжал в Петербург гснграл-адъютант Дубасов, бравый, благородный и честный человек. Он приехал из Черниговской и Курской губерний, куда он был назначен с особыми полномочиями ввиду сильно развившихся там крестьянских беспорядков. Он явился ко мне и подробно рассказывал о положении дела и высказывался в том смысле, что лучше всего было бы теперь же отчудить крестьянам те помещичьи земли, которые они забрали, и на мое замечание, что на принудительное отчуждение не пойду без обсуждения дела в Государственной думе и Государственном совете после открытия этих учреждений, он высказал мнение, что теперь такою мерою можно успокоить крестьянство, а потом “посмотрите, крестьяне захватят всю землю, и вы с ними ничего не поделаете”.

Я еще недавно имел случай напомнить об этом разговоре Ф. В. Дубасову, и он заметил: “Действительно я тогда вам это говорил, я ошибся”. Едва ли, однако, кто знает Дубасова, может усомниться в его твердости, решительности и консерватизме. Через несколько недель в январе, благодаря естественному ходу вещей и постепенному общему успокоению, явно начало замечаться затихание смуты и в деревнях.

Как это обыкновенно бывает в особенности с лицами мужественными и твердыми только на словах, одновременно начали меняться и мнения, вызванные растерянностью. О необходимости обязательного отчуждения в пользу крестьян (или дополнительном наделе) сначала перестали говорить, потом начали выражать сомнение в целесообразности этой меры и, наконец, самую идею принудительного отчуждения хотя бы за плату начали признавать преступною, а тех, которые придерживаются такой ереси,—революционерами.

Через несколько времени после того, как был отвергнут Советом проект профессора Мигулина об обязательном отчуждении, патронируемый генералом Треповым, была образована комиссия под председательством министра Кутлера. Как-то раз после заседания Совета Кутлер мне сказал, что чем глубже он занимается вопросом о дальнейших мерах по крестьянскому землевладению, тем больше он приходит к убеждению в неизбежности некоторого принудительного платного отчуждения в пользу крестьян и спрашивал меня, что я думаю по этому предмету. Я ответил, что если можно будет решиться на такую меру, то разве только как на исключение.

Через несколько дней после обеда я нашел на своем рабочем столе пакет от Кутлера с экземплярами, оттиснутыми посредством копировальной бумаги, главных оснований предварительного проекта комиссии его об улучшении крестьянского землевладения.

Так как его величеству было угодно высказываться о необходимости поспешить всеми мерами, относящимися до крестьян, конечно, с целью их успокоения, то я сейчас же распорядился разослать по экземпляру присланную работу комиссии Кутлера членам Совета министров и членам Государственного совета, Ермолову, Шванебаху, как бывшим министрам земледелия, а также члену Государственного совета почтеннейшему старцу Петру Петровичу Семенову, как ближайшему сотруднику графа Ростовцева при освобождении крестьян, затем все время занимающемуся крестьянским вопросом, последнему могикану по освобождению крестьян. Один же экземпляр присланного проекта я оставил у себя на столе. Поздно вечером, очистив свой служебный стол, я взял проект комиссии Кутлера, чтобы его просмотреть, и заметил, что в нем довольно сильно и решительно проведена мысль о платном принудительном отчуждении части частновладельческих земель в пользу малоземельных крестьян. Такой проект, после того, как еще так недавно Совет министров отнесся отрицательно к подобному, хотя более решительному, проекту Мигулина, мне показался по меньшей мере несвоевременным, тем более, что я уже заметил быструю в отношении этого вопроса перемену направления в высших сферах и вообще в растерявшихся некоторых кругах дворянства, легко переходящих от “караул” к “ура”.

Поэтому я позвал к себе дежурного чиновника и просил его приостановить рассылку проекта комиссии Кутлера. Чиновник мне доложил, что проект уже развозится; я приказал вытребовать его обратно и попросить ко мне завтра утром Кутлера.

На другой день утром я передал Кутлеру, что считаю неудобным подвергать обсуждению в Совете проект его комиссии, что я уверен, что если даже сочувствовать этой идее, то самые предположения комиссии так не разработаны, что не могут подлежать обсуждению. Затем я его спросил, принял ли он меры, чтобы работа не пошла гулять и не послужила удобным предлогом для всяких интриг и возбуждений.

Кутлер особенно не настаивал на предположениях комиссии, но просил меня хотя бы в частном совещании Совета министров обменяться мыслями относительно оснований проекта комиссии, находящейся под его председательством, так как, не зная, на каких основаниях Совет министров остановится, он не может разрабатывать какого бы то ни было проекта; что же касается вопроса моего, принял ли он меры, чтобы эта сырая работа комиссии не послужила основанием для интриг, то он на это ничего ответить не мог, так как, видимо, ему и в голову не приходила эта мысль.

Частное заседание Совета состоялось очень скоро, и на этом заседании все министры высказались против мысли о принудительном отчуждении частновладельческих земель как мере для увеличения крестьянского землевладения, причем как главный довод всеми выставлялся принцип неприкосновенности и “святости” частной собственности; я присоединился к заключениям моих кол-лог, но выразил сомнение в возможности объяснить народу неосуществимость принудительного отчуждения частновладельческих земель после того, как все великое освобождение крестьян было основано на этом принципе платного принудительного отчуждения; такая мера в настоящее время, по моему мнению, невозможна, потому что она способна окончательно поколебать и без того расшатанное войной и смутою финансовое и экономическое положение России.

Но вообще он особенно настойчиво проект комиссии не защищал. Затем Совет поручил Кутлеру переработать прост комиссии, им председательствуемой, причем решил назначить в комиссию новых членов из других ведомств кроме членов ведомства земледелия. Тогда же было решено назначить из министерства финансов А. П. Никольского (управлявшего всеми сберегательными кассами, много занимавшегося крестьянским вопросом), из министерства внутренних дел — Гурко (товарища министра внутренних дел), т. е. таких влиятельных членов, которые были известны как решительные противники принудительного отчуждения.

Кутлер против этих решений не возражал и согласился переработать проект. После заседания я еще говорил с Кутлером, он меня благодарил за то, что я ему дал возможность обменяться мыслями с коллегами и отнесся к принятым решениям вполне доброжелательно.

Замечательно, что на другой день я получил от П. П. Семенова записочку (она, вероятно, хранится в моем архиве), в которой он сочувственно отнесся к проекту Кутлера.

Через несколько дней после сказанного заседания Совета министров я получил от государя записочку, требующую присылки проекта Кутлера о крестьянском устройстве и принудительном отчуждении. Я ответил его величеству, что такого проекта нет, что был составлен, гак сказать, набросок (я его приложил к моему ответу), который рассматривался в частном совещании министров, и что все министры и я высказались против всякого проекта, основанного на принудительном отчуждении, точно так, как мы высказались против такого же проекта профессора Мигулина, переданного нам некоторое время тому назад его величеством, что Кутлер согласился с этим заключением и теперь комиссия в другом составе под его же председательством перерабатывает проект.

Затем, при одном из ближайших личных докладов государь соизволил заговорить со мною о просчете Кутлера и сказать, что против Кутлера все восстают, и что он желал бы, чтобы вместо Кутлера был другой министр. Я просил государя в случае ухода Кутлера назначить его членом Государственного совета, против чего его величество препятствий не встретил. Но не успел я возвратиться из Царского Села в Петербург, как получил собственноручную записочку государя, в которой он соизволил мне сообщить, что считает неудобным назначить Кутлера членом Государственного совета.

Через несколько дней при личном докладе, когда возобновился разговор об уходе Кутлера, я просил его величество назначить его по крайней мере сенатором. Его величество соизволил согласиться, но как только я возвратился домой, я снова получил высочайшую записку, в которой сообщалось, что, обдумав, он нашел неудобным назначить Кутлера и сенатором, причем мнение это высочайше мотивировалось.

Это меня вынудило написать государю 2 февраля следующее письмо, случайно сохранившееся у меня в копии:

“Вашему императорскому величеству благоугодно было мне сообщить, что назначение Кутлера в сенат столь же нежелательно, как и оставление его в настоящей должности, и что следует отстать от привычки набивать Государственный совет и сенат бывшими министрами. Вместе с том вашему величеству благоугодно указать, что в этом случае пример западных государств поучителен и полезен и что при переменах министров необходимо приобрести навык в этом направлении. Мне кажется, что было бы весьма полезно, как в отношении назначений и увольнений министров, так и вообще в отношении организации государственной службы, многое заимствовать из законов и практики западных государств, попри этом не следует упускать из виду, что в западных государствах все эти порядки вытекают из конституционного устройства и определяются или положительными законами или конституционною практикою. У нас же государство правится самодержавным монархом, и потому наша практика была совершенно иная. Но какою системою ни руководствоваться, всякая система должна иметь в своей основе справедливость, ибо только справедливостью определяется тот или другой образ действий. Кутлер до назначения министром занимал с успехом место товарища министра внутренних дел и товарища министра финансов и принял пост министра, подчиняясь велению вашего величества.

Обыкновенно товарищи министров назначаются в сенат, а иногда и в Государственный совет, как, например, недавно Рухлов, очень недолго служивший, назначен членом Государственного совета и бывший весьма недолго директором департамента полиции Гарин (ушедший вместе с Треповым) назначен сенатором. Поэтому я думал, что, ходатайствуя о назначении Кутлера сенатором, я не выходил из рамок возможного и справедливого.

Угодно ли вашему императорскому величеству, чтобы я передал Кутлеру о том, чтобы он подал прошение об отставке, или вам благоугодно это сделать другим путем?”

Государь мне изволил ответить, что он признает дальнейшее пребывание Кутлера во главе ведомства нежелательным, и потребовал представить ему список намеченных мною кандидатов.

Я попросил Кутлера прийти ко мне и сказал ему, что ввиду целого ряда недоразумений, вызванных его проектом о принудительном отчуждении, я советую ему написать прошение об отставке. Кутлер тут же написал прошение и затем я с ним расстался (февраль 1906 г.) и встретился только теперь перед выездом из Петербурга (июль 1909 г.) у графини Гудович но се личным долам. Он сначала был уверен, что я заставил его подать в отставку, а также, что я его должным образом не защищал. Теперь, кажется, он знает, что я его защищал, но, вероятно, убежден, что недостаточно.

Таким образом лица в известном положении, в котором я так долго находился, делают себе недоброжелателей, а иногда и врагов...

Прошение его я отправил к его величеству, а затем был у государя с докладом. Я просил назначить Кутлеру пенсию, и его величество милостиво сейчас же изволил согласиться назначить пенсию в 7 тыс. руб. в год. Государь высказал мне, что он желал бы, чтобы Кутлера заменил его товарищ (помощник) по министерству Кривошеин. При этом указании его величества я сразу понял, откуда все идет, а потому высказался о назначении Кривошеина отрицательно. Государь соизволил заметить, что не потому ли я против Кривошеина, что мысли его консервативны. Я ответил его величеству:

“Ваше величество, вы сами Кривошеина не знаете, а хотите его назначить по рекомендации лиц неответственных; я даже не могу допустить в министерство, в котором я председательствую, лиц, делающих себе карьеру не прямыми путями. Я готов, чтобы на место Кутлера был назначен человек с наиконсервативнейшими взглядами, но если он исповедует эти взгляды по убеждению, а не из-за выгоды и карьеризма”.

На это государь спросил:

“Кого же вы могли бы из таких лиц рекомендовать?”

Я ответил: “Например Федора Самарина, я его лично не знаю, вероятно, мы во многом расходимся с ним, но он пользуется общею репутацией политически честного и убежденного общественного деятеля, и я уважаю его имя”.

На это государь мне ответил:

“На Самарина и я соглашусь; покуда же пусть Кутлер сдаст должность Кривошеину”.

Видя, что я этого опасаюсь, он добавил:

“Успокойтесь, временно, покуда не будет назначен постоянный”.

Я Кривошеина знал давно, с 80-х годов, когда он еще был юрисконсультом Донецкой железной дороги, каковое место получил потому, что сроднился с московским купечеством, женившись на одной из Морозовых. Ничего дурного о Кривошеине я не знал и не знаю, считал и считаю его трудолюбивым, очень неглупым человеком, но карьеристом и карьеристом очень ловким.

У нас очень долго был домашним доктором корпусный врач пограничной стражи, тайный советник Шапиров, который поэтому был довольно близкий в нашем семействе. Он был женат на сестре вдовы начальника Военно-медицинской академии Пашутиной, которая была очень дружна с Кривошеиным. Там с ним Шапиров часто виделся. Кривошеий был назначен товарищем главноуправляющего земледелием еще при Шванебахе, а затем, конечно, остался и при Кутлере его товарищем. Шапиров после 17 октября иногда рассказывал некоторые факты, касающиеся Трепова. Я его как-то спросил: “Откуда вы это знаете?” Он ответил, что от Кривошеина, и объяснил, что Кривошеин через одного из своих бывших сослуживцев по министерству внутренних дел Трепова (директора департамента общих дел министерства внутренних дел при Сипягине и затем из-за какой-то денежной истории переведенного с этого поста таврическим губернатором, ныне, конечно, назначен членом Государственного совета, как ультраправый), близко сошелся с генералом Треповым и иногда ездит к нему в Царское Село...

Из этого введения уже ясно, откуда записка шла. Затем излагаются всякие страхи, грозящие землевладельцам от земельных проектов.

В заключение, между прочим, говорится: “Считаем священным долгом верноподданных удостоверить перед вашим величеством, что нынешнее правительство, олицетворяемое главою его, графом Витте, не пользуется доверием страны и что вся Россия ожидает от вашего величества замены этого всевластного сановника лицом более твердых государственных принципов и более опытного в выборе надежных и заслуживающих народного доверия сотрудников”.

Записочка его величества, в которой я извещался, что он предполагает назначить министром земледелия Кривошеина, а министром торговли Рухлова, меня так взорвала, что я решился послать прошение об отставке и, желая быть корректным в отношении моих коллег, созвал их, чтобы им об этом заявить. Они начали меня уговаривать остаться, каждый из них приводя свои доводы. После долгих разговоров я решил послать государю следующий доклад, при них редактированный: “Все нарекания, обвинения и излобления за действия правительства направляются прежде всего на меня. Это естественно вытекает из закона о Совете министров, хотя закон этот в точности не исполняется, и я часто узнаю о весьма серьезных и печальных мерах, в особенности местных властей, из газет. Все это ставит меня в крайне трудное положение, которое я покуда выношу, несмотря на мою усталость и нездоровье, ввиду критического положения государства по долгу присяги вашему императорскому величеству и любви к родине. Но я и теперь лишен возможности должным образом объединять действия правительства.

Между тем, в скором времени предстоит открытие Думы, перед которой и преобразованным Государственным советом я буду поставлен в тяжкую необходимость давать объяснения за действия, к которым я непричастен, за принятие мер, которые я привести в исполнение не имею возможности, и по проектам, которых я не разделяю.

При сложившемся порядке вещей совершенно невозможно правительство, которое, если не однородно по убеждениям, то по крайней мере, солидарно по взаимным друг к Другу отношениям. Я не имею ни к Кривошеину, ни к Рухлову тех элементарных чувств, которые давали бы мне возможность с ними работать. Относительно Кривошеина я имел честь всеподданнейше докладывать вашему величеству, и вам благоугодно было дважды высочайше передавать мне, что он будет заведовать главным управлением только несколько дней. Вследствие получения мною сегодня предположения вашего величества о назначении Кривошеина главноуправляющим земледелием, а Рухлова министром торговли, я счел необходимым проверить свои взгляды на сказанных лиц посредством обмена мыслей со всеми членами Совета.

Сегодня же собрались у меня на частное совещание все министры, и по обсуждении дела мы единогласно пришли к заключению, что Кривошеин и Рухлов не могут удовлетворить ныне тем условиям, которые необходимы для занятия предположенных для них постов, и что па-значение их в министерство совершенно затруднит дальнейшее ведение дел в Совете, а меня поставит в еще более тяжкое положение, посему все министры уполномочили меня всеподданнейше довести о вышеизложенном до сведения вашего величества и просить дать возможность правительству, без расстройства его состава, довести возложенную на него крайне трудную задачу до созыва Государственной думы”.

Доклад этот был послан 12 февраля и того же дня был возвращен с высочайшей резолюцией: “Кто же ваши кандидаты за исключением отвергнутых мною?” Собственно говоря, никто его величеством отвергнут не был. Кутлера его величество не согласился оставить, несмотря на мою просьбу его оставить на посту главноуправляющего земледелием, Самарин, на которого я указал и его величество согласился, сам отказался, мельком я говорил о назначении товарища министра внутренних дел князя Урусова, будущего кадета, и его величество оставил это указание без ответа, а что касается министра торговли, то я никого не предлагал, и потому его величество никого не отвергал.

Еще дней за 9 или 10 был у нас доктор Шапиров, который говорил, что Кривошеин очень просит согласиться на его назначение министром земледелия, о чем я получу сообщение государя. Затем и я получил вышеупомянутое сообщение. Для меня было ясно, что покуда я буду представлять кандидатов, которые будут нетерпимы Кривошеиным, Трепов будет их хулить и, таким образом, Кривошеин будет продолжать управлять министерством. Вследствие сего я решил предложить назначить А. Никольского (ныне члена Государственного совета), который служил со мною или при мне со времен комиссии графа Баранова (конец 70-х и начало 80-х годов), будучи все время и постоянным сотрудником “Нового времени”. Он мною, когда я был министром финансов, был назначен управляющим всеми сберегательными кассами, каковое место занимал и в 1906 г., оказывал мне живое сотрудничество, когда я был председателем сельскохозяйственного совещания, так внезапно закрытого высочайшим указом, а с 1904 г., т. е. со времени освободительного движения, стал резко на консервативную точку, которую постоянно поддерживал в “Новом времени”.

Никольский в особенности много писал о крестьянском вопросе, близко знавши этот вопрос как теоретически, так и практически (кажется, он сам из крестьян). Против него не нашли никаких возражений, вероятно потому, между прочим, что он был в хороших отношениях с Кривошеиным. Его величеству угодно было согласиться на назначение Никольского, но не министром, а управляющим министерством.

Когда я ушел и образовалось министерство Горемыкина, то ему было предложено занять пост министра в этом министерстве, т. е. из управляющего министерством сделаться министром, но он отказался, заявив, что не разделяет взглядов Горемыкина и большинства членов его министерства. Он вышел в отставку и начал издавать газету, которая, конечно, при произвольности режима Столыпина существовать долго не могла. Теперь он не у дел. Замечательно, что государь хотел, чтобы в мое министерство перед открытием Государственной думы вступили Кривошеин и Рухлов, между тем, когда я ушел перед открытием Думы и образовалось министерство Горемыкина, то даже в это министерство они не вошли; место главноуправляющего земледелием занял Стишинский, а министра путей сообщения Шауфус.

Когда распустили первую Думу и образовалось министерство Столыпина, то и тогда эти господа не вошли в министерство и нужно было несколько лет, в течение которых Столыпина выкрасили сажей, чтобы наконец Кривошеий занял место главноуправляющего земледелием, а Рухлов — министра путей сообщения, хотя он имел в своей жизни отношение к путям сообщения вообще и железнодорожному делу в особенности, как я к медицине. Мне остается объяснить, почему я не желал, чтобы Рухлов вошел в мое министерство. Прежде всего потому, что Рухлов это человек великого князя Александра Михайловича, и государь его знал только потому, что он был товарищем великого князя, когда его высочество был главноуправляющим мореходством.

В прошедшую жизнь я несколько раз встречался с графом Потоцким, женатым на княжне Радзивилл (дочери генерал-адъютанта Вильгельма I), с отцом которого, наместником Галиции (Краков), я еще был знаком. Этот граф Потоцкий — русский подданный, так как владеет громадным майоратом в Волынской губернии около Шепетовки (станция на Юго-Западных железных дорогах). Он давно хлопочет о проведении железной дороги от Шепетовки к Проскурову. Наконец образовалась компания, во главе которой стал граф Потоцкий. Была целая история, покуда это дело прошло через Совет министров и департамент Государственного совета. Столыпин, выдвинув на первый план своеобразный принцип русского национализма, в силу которого, чтобы быть верным сыном своей родины, великой Российской империи, и верноподданным государя, нужно иметь фамилию, оканчивающуюся на “ов”, быть православным и родиться в центре России (конечно, еще лучше, если патриот может представить доказательство, что он если не убил, то по крайней мере искалечил несколько мирных жидов), поддерживаемый некоторыми другими членами министерства, делал препятствия ввиду того, что главою дела состоял граф Потоцкий — поляк.

Наконец, Совет разрешил образовать компанию на акциях с гарантированным облигационным капиталом и с тем, чтобы были введены в устав различные ограничения относительно участия в обществе и службе на железной дороге лиц “нерусского происхождения”. Министерству путей сообщения соответственно сим решениям было поручено составление устава.

Вот граф Потоцкий и отправился представиться министру п. с. Рухлову и объясниться относительно пределов ограничения участия в деле лиц нерусского происхождения. Как раз в этот день я случайно обедал у одного знакомого с графом Потоцким. После обеда он мне сказал: “Какой у вас, однако, странный министр путей сообщения. Сегодня я к нему являлся и затем заговорил об уставе дороги Шепетовка — Проскуров. Оказывается, что он намеревается не ограничить, как то постановил Совет министров, участие лиц нерусского происхождения в этом деле, а совсем их исключить, находя это участие опасным в политическом отношении в этом крае. Я его спросил: “Ваше в-во, изволите ли вы знать этот край? Вы, вероятно, судите по неверным сообщениям”. На это господин министр мне ответил: “Нет, я сам служил в этом крае. Я служил помощником смотрителя тюрьмы в Летичеве”. На что я позволил себе,— заключил граф Потоцкий,— почтительно заметить его высокопревосходительству, что он, вероятно, знаком только с клиентами того заведения, в управлении которого он принимал участие, а не с жителями этого края вообще”.

Я же с своей стороны остался тем, чем был, т. е. не умеющим склоняться и в лавировании по ветру искать свою фортуну. Образчиком существовавших отношений служил вышеприведенный всеподданнейший доклад.