кафедра политических наук |
||||
Виртуальная библиотека |
||||
После покушения на Столыпина обязанности председателя Совета министров были возложены на Коковцова, а обязанности министра внутренних дел на Крыжановского. Государь, как я говорил, уже в то время, когда Столыпин лежал раненый, но еще не умер, ездил в Чернигов поклониться тамошним мощам. Когда он вернулся, то Столыпин уже умер. На другой день государь отбыл в Севастополь и ранее своего отбытия назначил окончательно Коковцова председателем Совета министров.
Что в это время, со дня покушения на Столыпина до его смерти, в течение 4-х дней, происходило, можно в некоторой степени судить по следующему. Когда я был в Биаррице, то за несколько недель до поездки государя в Киев я получил от некоего Сазонова письмо, которое мне было прислано не обыкновенным порядком, а через оказию.
Сазонов в настоящую минуту издает газету “Голос земли”. Я его знаю очень давно, но он всегда во мне не внушал доверия, а потому я с ним виделся очень редко и старался не допускать его ко мне. Познакомился я с ним, когда я ездил с Вышнеградским в Среднюю Азию. Когда он там появился, вел довольно крайние разговоры, но, ведя крайние разговоры в смысле левизны, он тем не менее старался ухаживать за Вышнеградским и за мною, а также старался приблизиться к великому князю Николаю Константиновичу, который в то время жил в Средней Азии, находясь в опале.
Вместе с тем Сазонов, будучи ненормальным, допускал действия, прямо преследуемые уголовным законом. Он написал несколько книг, причем являлся ярым проповедником общинного устройства. Затем он начал издавать в Петербурге газету “Россия”; на издание этой газеты ему дали средства некоторые московские промышленники; добыл эти деньги некий Альберт.
Альберт этот был еврейского происхождения и был поставлен на Путиловский завод москвичами, главным образом Мамонтовым. В этой газете “Россия” участвовали довольно известные публицисты, как-то: Дорошевич, известный фельетонист, который ныне пишет в “Русском слове”, Амфитеатров, находящийся ныне за границей, куда он бежал после того, как написал в “России” известный фельетон — “Семейство Обмановых”, в котором он в своеобразной окраске описывает последнее поколение царствующего дома Романовых.
Газета “Россия” была крайне левого направления. За этот фельетон газета была закрыта, автор фельетона, Амфитеатров, бежал за границу, где живет и по настоящее время, хотя оттуда пишет в некоторые русские газеты; Сазонов был сослан во Псков, но в скором времени он оттуда выбрался; одно время он был вхож к Плеве. Во времена с 1903—1905 гг. он участвовал в различных левых газетах и после 17 октября почел для себя выгодным примкнуть к союзникам, т. е. к “Союзу русского народа”, перезнакомился с Дубровиным, Пуришкевичем и проч. В молодости он, как говорят, был очень близок к Желябову, убийце императора Александра II.
Когда в 1906 г. я вернулся из-за границы, то он как-то был у меня, прося оказать ему содействие, дабы митрополит Антоний разрешил ему жениться на теперешней жене, так как имелись какие-то препятствия к этому браку. Я в этом отношении оказал ему содействие.
Тогда Сазонов, между прочим, мне сказал, что вот он из разговоров со мной убедился, что я предан государю, а что после того когда я покинул пост председателя Совета министров, то он в этом сомневался и даже был одним из тех, которые хотели меня убить.
По мере того как наверху кучка союзников приобретала все большую и большую силу, он все более и более к ним примыкал, вследствие этого он постепенно начал устраивать свои дела: так, попал в гласные Думы, потому что поступил и услужение стародумской партии и теперешнему городскому голове Глазунову, но, по-видимому, он все никак не мог хватить какой-нибудь денежный куш.
Для этой цели он сблизился с неким Мигулиным, профессором-фельетонистом, профессором финансового права, человеком крайне расплывчатой нравственности и убеждений. Сила этого Мигулина и карьера заключается в том, что он женат на дочери профессора Харьковского университета Алексеенко, который был одно время попечителем учебного округа а теперь председатель финансовой комиссии Государственной думы, коей он состоит членом.
Когда крайние реакционеры перестали быть новинкой, и союзники в значительной степени потеряли свое влияние и силу, то он начал приближаться к тем лицам духовного звания или занимающимся духовными проповедями, как архиепископ Гермоген, иеромонах Иллиодор и старец Распутин; в особенности он очень подружился с последним. Распутин останавливался у него на квартире и, когда приезжает в Петербург, живет у него на квартире, поэтому некоторые дамы великосветского общества, которые ездят к Распутину, у него бывают на квартире. В конце концов он создал себе особое отношение к Распутину, нечто вроде аналогичного с содержателем музея, показывающего заморские чудовища.
Так как эти господа имели значительное влияние, а в особенности последний, то он и упер свое благосостояние на этом влиянии. Всюду он ходил, показывая Распутина; в разговорах уверял, что он имеет особую силу и особое влияние через Распутина, имел случай доказать это влияние и в результате добился следующего: он начал издавать журнал еженедельный “Экономист”, журнал чрезвычайно посредственный, в котором участвуют Алексеенко и Мигулин.
Журнал этот занимался постоянным нападением на министра финансов Коковцова. Коковцов, который очень чувствителен к этим нападкам, принял меры, чтобы нападки эти прекратились, и дал “Экономисту” прямые и косвенные субсидии в виде объявлений, которыми этот журнал, очень мало читаемый, держится и в настоящее время. С тех пор “Экономист” в каждой своей статье прославляет финансовые таланты Коковцова, но, конечно, Коковцов не мог купить влияния Сазонова, а следовательно, и Распутина такой малой подачкой; потребовались большие, а поэтому Сазонов и Мигулин представили проект Хлебного банка, который будто бы имеет целью устранить железнодорожные залежи, происходящие после урожая.
Министерство финансов, конечно, такого устава другим бы лицам не дало, но ему сейчас же дало. Но устроить Хлебный банк не удалось: все банкиры и спекулянты, которые с удовольствием устроили бы банк, говорили, что нам нужен устав обыкновенного банка, а не Хлебного, потому что Хлебный банк это есть затея мертворожденная.
Тогда министерство финансов сейчас же переменило Сазонову устав из Хлебного банка в Английский банк. Они устав этого банка продали, кажется, за 250 тыс. руб. Эту сумму поделили между собой Мигулин и Сазонов и, насколько мне известно, часть этой суммы досталась и Алексеенко. Сазонов решил на часть этой суммы устроить газету, на устройство этой газеты, которая имеет в виду восхвалять Коковцова, потребовал новых подачек от министерства финансов, и директор кредитной канцелярии как-то позвал к себе директоров банка и высказал, что министр финансов очень желал бы, чтобы они помогли устроить газету Сазонову. Они сделали между собой подписку и дали, кроме того, сумму около 100 тыс. руб.
Всего этого Сазонов добился шантажом. Он вынудил Коковцова сделать все это для того, чтобы он был за него, а не против него, а стращал он, Сазонов, своим громадным влиянием в Царском через Распутина. Таким образом создалась теперешняя газета “Голос земли”, которая держится прогрессивного направления. Там участвуют многие лица вроде профессора Ходского, но эти лица сделаны из такого же нравственного теста, как и Сазонов, т. е. в конце концов шантажируют печатным словом.
Как это ни удивительно, по несомненно, что Сазонов имел значительное косвенное влияние, держа в руках Распутина, а Распутин в свою очередь имел (имеет ли теперь, не знаю) громадное влияние в Царском.
Вот этот Сазонов так в конце июля или августа месяца и написал мне письмо, в котором он просит моего содействия: не могу ли я уговорить некоторых банкиров дать ему денег на газету, но главным образом цель его письма, которую он излагает, заключалась в следующем: он мне сообщал, что судьба Столыпина спета, что государь твердо решил от него избавиться и не позже, как после торжеств в Киеве; что государь остановился для назначения министром внутренних дел на Хвостове, нижегородском губернаторе. Затем идет различная похвальба Хвостова и его родичей и говорится, что они, т. е. Сазонов с Распутиным, едут в Нижний окончательно переговорить по этому предмету с Хвостовым, но что у них есть только одно сомнение — это что Хвостов молод и едва ли он сможет заменить Столыпина в качестве председателя Совета, но что он будет только прекрасный и министр внутренних дел, а затем закидывается удочка к виде вопроса, не соглашусь ли я занять место председателя Совета министров, дабы дать авторитетность новому министерству”
Насколько это предложение было искренне, я не знаю. Я на это тоже через оказию ответил Сазонову, что я получил его письмо и остался в недоумении, кто из нас сумасшедший. Они, которые мне такую вещь предлагают, или я, которому они считают возможным такую вещь предлагать.
Нужно сказать, что Хвостов — это один из самых больших безобразников. Между нынешними губернаторами столыпинской эпохи есть масса больших безобразников, но Хвостов имеет перед ними первенство: для него никаких законов не существует.
Как раз перед этим временем, как мне говорили, он, Хвостов, представил, вероятно, через Сазонова и Распутина, всеподданнейшую записку, в которой он излагал, что ныне Россия пребывает в положении скрытой революции и смуты, которые не были уничтожены Столыпиным, а загнаны в подземелье, что если не будут приняты меры против революционеров и смутьянов, то революция в самом скором времени вырвется наружу, и в числе мер, которые необходимо принять, предлагал главную, заключающуюся в том, чтобы всех лиц, подозреваемых как революционеров и смутьянов, просто-напросто тем или другим путем, но энергично уничтожать.
Возвращаюсь к назначению Коковцова председателем Совета министров 9 сентября, перед выездом государя из Киева. Назначение это, как я слышал из уст Коковцова, произошло следующим образом в день выезда государя. Его величество до самого выезда не принял никакого окончательного решения. Он виделся с Коковцовым и другими министрами, которые в то время там находились, но относительно своих решений ничего не проявил.
Когда уже министры и все власти были на вокзале в ожидании приезда их величеств, отправлявшихся в Крым, вдруг появился фельдъегерь, который направился к той кучке, где стояли министры, и сначала как будто подошел к министру юстиции, а потом к нему, Коковцову, и сказал Коковцову, что его величество его ждет во дворце. Он взял автомобиль и экстренно поехал во дворец.
Приехал во дворец, когда государь и государыня уже собирались выходить, чтобы ехать на вокзал. Государь вошел с ним в кабинет и обратился к нему со следующими словами: “Я, Владимир Николаевич, обдумавши всесторонне положение дела, принял такое решение: я вас назначаю председателем Совета министров, а министром внутренних дел Хвостова, нижегородского губернатора”.
Тогда, по рассказу Коковцова, он обратился к государю и начал его умолять, чтобы он Хвостова не назначал, сказав ему: “Ваше величество, вы находитесь на обрыве, и назначение такого человека, как Хвостов, в министры внутренних дел будет означать, что вы решились броситься в этот обрыв”. Государь этим был очень смущен, но видя, что государыня уже стоит в шляпе и его ждет, ответил Коковцову: “В таком случае я прошу вас принять место председателя Совета министров, а относительно министра внутренних дел я еще подумаю”, причем Коковцов сказал, что он бы советовал назначить министром внутренних дел Макарова. Конечно, он указал на Макарова как на человека, который, несомненно, принадлежит к крайним правым, человека очень ограниченного, но ничем не замаранного, по-видимому, человека искреннего, хотя сделанного но из того теста, которое было бы нужно для министра внутренних дел по настоящему времени. Прежде всего Макаров не имеет и никогда не будет иметь по качеству своей личности какого-нибудь серьезного авторитета.
Затем Коковцов государю, конечно, писал о Макарове, и в результате, когда государь приехал в Ялту, то он согласно представления Коковцова назначил Макарова министром внутренних дел.
Как мне говорили, в период этих пяти дней, между покушением на Столыпина и его смертью, интрига шла вовсю: министр юстиции Щегловитов интриговал, чтобы ему сделаться председателем; главноуправляющий земледелия и землеустройства Кривошеин — дабы ему сделаться председателем, а Коковцов — чтобы ему сделаться председателем.
Я должен сказать, что Коковцов из этих трех кандидатов является, как деятель, более серьезным, по что касается интриг, то он этим двум последним не уступит, а, может быть, еще в этом роде деятельности посильнее их.
Когда был назначен министром внутренних дел Макаров, то Крыжановский обиделся и не хотел оставаться товарищем министра внутренних дел. Крыжановский — человек менее солидный, нежели Макаров, и менее надежен, нежели Макаров. Я думаю, что он обладает значительно меньшим нравственным цензом, нежели Макаров, а с другой стороны, он несколькими головами выше Макарова по знанию, таланту и уму. Крыжановский был, собственно, головою Столыпина, и головою хитрою.
Он заставлял Столыпина делать многие такие вещи, которые бы сам, будучи министром внутренних дел, не сделал никогда. Между прочим, план действий после того, как Государственный совет не утвердил проект Столыпина о введении земств в западных губерниях, был внушен Столыпину Крыжановским.
Поскольку он все время был при Столыпине и знал все государственные секреты этого безобразного полицейского времени, конечно, оставлять Крыжановского без удовлетворения было бы невозможно, а потому Крыжановский был назначен государственным секретарем вместо Макарова.
Затем было опубликовано 17 сентября о назначении сенаторской ревизии киевского охранного отделения по случаю покушения на Столыпина. Ревизором был назначен сенатор Трусевич, который заведовал секретной полицией до Курлова.
С этим Трусевичем я довольно близко познакомился в тот день, когда у меня была в доме обнаружена адская машина. Тогда он приезжал и очень интересовался этим делом, у меня завтракал, и я сразу понял, что Трусевич человек, которому доверять нельзя. Это тип полицейского сыщика-провокатора.
Курлов был уволен в отставку и вместо него заведующим полицией Российской империи был назначен Золотарев прокурор новочеркасской судебной палаты.
Когда открылась Государственная дума, то все ожидали, какое направление примет Коковцов, так как обществу было известно, что Коковцов, особенно в последние годы, не сходился со Столыпиным и поэтому во всех крупных вопросах был с ним в разногласии и оставался при особом мнении. Он оставался при особом мнении по поводу всех финляндских законопроектов Столыпина, самым безобразным образом нарушающих финляндскую конституцию.
Он был против Столыпина по вопросу о введении земств в западных губерниях и по многим другим вопросам; он явно показывал, что он совсем не согласен со Столыпиным, с его псевдонационалистическим направлением.
Все думали, что Коковцов обнаружит свое особое направление, не впадающее в безумные крайности Столыпина, при рассмотрении законов, внесенных еще Столыпиным, которые еще Дума не рассмотрела. Некоторые полагали даже, что Коковцов возьмет эти проекты обратно, но я, зная Коковцова, отлично понимал, что Коковцов протестовал против проектов Столыпина совсем не потому, что он не разделял эти проекты: потому что Коковцов может и разделить и не разделять проекты, те или другие меры, сообразно обстоятельствам и будет делать то, что он считает в данный момент для себя выгодным; раз он достиг цели, к которой отчасти стремился, хотя достиг по обстоятельствам, от него не зависящим и им не предвиденным, а именно, встал на место Столыпина, он будет продолжать такую политику, какую пожелают наверху, а так как, с другой стороны, и Столыпин тоже вел такую политику, какую желали наверху, для того чтобы не уйти со своего поста, то, следовательно, Коковцов будет делать то же самое, что делал Столыпин.
Разница будет заключаться разве только в том, что Столыпин, ведя крайнюю политику в смысле национализма по указанию сверху, сам увлекался этим направлением и в пылу спора и борьбы прибавлял к этому направлению своего жара. Коковцов же своего жара прибавлять не будет, так как он более благоразумный, умный и знающий сравнительно со Столыпиным и будет стараться даже смягчить эти крайние направления, но постольку смягчить, поскольку это возможно, дабы его не заподозрили наверху в его либерализме и дабы не лишиться, хотя на золотник, высочайшего благоволения.
Поэтому в Государственной думе при первом же рассмотрении одного из законов по финляндскому делу, внесенных еще Столыпиным, по которому Коковцов, будучи только министром финансов, был противоположного мнения, он явился в Государственную думу, сказал, по обыкновению, длинную речь он говорит очень хорошо, очень длинно и очень любит говорить, так что его московское купечество прозвало “граммофоном”, и суть этой речи заключалась в сущности и том, что направление политики не может меняться в зависимости от того, кто председатель Совета; политика делается не министрами, а идет сверху; что когда он был только министром финансов, то мог и не соглашаться с направлением, которое вел Столыпин по указанию свыше, но раз он и министр финансов, и председатель Совета министров, то, конечно, другого направления, кроме того, которого держался Столыпин, держаться не может, и это так, с точки зрения Коковцова, естественно, что он удивляется, как могли подумать, что он может держаться какого бы то ни было направления кроме того, которого держался Столыпин.
Таким образом, в своих воспоминаниях я дошел до 1912 г. Временно я прекращаю свою работу.
2 марта 1912 г.