Виртуальная библиотека |
||||
В конце 1896 г., как только государь император вернулся из-за границы, в Петербурге появился наш посол в Константинополе Нелидов, и начались различные слухи о том, что предполагается принять какие-нибудь меры относительно Турции. Уже тогда Оттоманская империя находилась в достаточном разложении, которое затем кончилось свержением султана Гамида и установлением в Турции конституционного образа правления, которое ни к какому твердому и устойчивому порядку в Оттоманской империи не приводит. В настоящее время Турция находится в критическом положении. Впрочем, процесс разложения Турции идет уже издавна и продолжается уже десятки лет. В то время процесс этот проявлялся различными острыми явлениями, которые большею частью выражались избиением армян в той или другой местности Турецкой империи.
В конце 1896 г., незадолго до возвращения государя из-за границы, в Константинополе был погром армян, а ранее этого-избиение армян в Малой Азии.
Поэтому появление Нелидова в Петербурге, которому, может быть, предшествовали различные переговоры или разговоры в Париже, возбудило слухи в министерстве иностранных дел и вообще в правительственных сферах о том, что надлежит принять какие-нибудь меры относительно Турецкой империи.
Действительно, 12 ноября 1896 г., т. е. приблизительно менее чем через месяц после возвращения государя из-за границы, слухи эти вынудили меня подать его императорскому величеству записку, в которой я излагал мои взгляды относительно Турецкой империи, взгляды, клонящиеся к мерам миролюбивым и советующие не прибегать ни к каким мерам, требующим силы.
На этой записке его величеству благоугодно было написать, что мы об этом поговорим при следующем докладе.
Но об этом со мною его величество не говорил. Между тем 21 ноября я получил весьма секретную записку Нелидова, в которой константинопольский посол в туманных выражениях, присущих истинным дипломатам, всю жизнь занимающимся изображением на бумаге туманных картин, излагал о тревожном положении Турецкой империи, в частности Константинополя и султана, а в сущности предлагал создать такие инциденты, которые бы дали нам право и возможность завладеть Верхним Босфором.
Одновременно с получением этой записки я получил приглашение от временно управляющего министерством иностранных дел Шишкина явиться в заседание, которое и состоялось под председательством его величества 23-го ноября. В этом заседании присутствовали: военный министр Ванновский, я, управляющий морским министерством Тыртов, начальник главного штаба генерал Обручев, управляющий министерством иностранных дел Шишкин и российский посол в Константинополе.
Нелидов в этом заседании развивал ту мысль, что в ближайшем времени произойдут в Турецкой империи катастрофы ив предупреждение того положения, в котором может очутиться Россия, следует захватить Верхний Босфор, вызвав, если окажется нужным, такие события, которые давали бы нам право и возможность это совершить.
Военный министр и начальник главного штаба очень поддерживали мнение нашего посла, чего я и ожидал, так как что касается Ванновского, то он всегда руководствовался в этих случаях соображениями своего начальника штаба-Обручева, а у Обручева захват Босфора - а если окажется возможным, то и Константинополя - был всегда его идефиксом.
Я помню, что еще несколько недель до смерти министра иностранных дел Гирса я как-то у него был и говорил с ним о международном положении. Тирс сказал мне тогда, что вообще беда с военными, которые непременно хотят создавать События, вызывающие войну, и заслуга императора Александра III именно и заключается в том, что при нем все эти затеи падают.
Когда я спросил: а из этих затей какие он считает наиболее опасными? - Гирс мне сказал:
- Я бы вам советовал взять из министерства иностранных дел дело о том, как генерал Обручев хочет захватить Босфор, передвигая туда войска на плотах. Эта мысль в военном министерстве весьма укоренилась и после нашей последней восточной войны, в конце царствования Александра II и в начале царствования Александра III на Босфор ездили и инкогнито и прямо официально несколько наших офицеров генерального штаба, во главе их был генерал, тогда еще полковник, Куропаткин, который делал всякие рекогносцировочные соображения о том, как и при каких условиях можно захватить Босфор и там укрепиться.
Управляющий министерством иностранных дел Шишкин во время совещаний большей частью молчал или говорил отдельные фразы, ничего определенного не выражающие.
Управляющий морским министерством Тыртов, по-видимому, не особенно сочувствовал соображениям Ванновского и Обручева, но не имел смелости им твердо возражать, а только указывал на некоторые условия, которые необходимо выполнить с точки зрения морской, для того чтобы это предприятие могло удаться.
Таким образом, единственно, кто возражал и возражал весьма настоятельно, резко и решительно против этой затеи, был я. Я указывал, что эта затея приведет в конце концов к европейской войне и поколеблет то прекрасное политическое и финансовое положение, в которое поставил Российскую империю император Александр III.
Его императорское величество, как председатель и как русский неограниченный царь, никаких мнений не выражал, только задавал различные вопросы. Но, зная моего государя, я видел, что его симпатии в данном случае не находятся на моей стороне.
После неоднократного обмена возражениями между мною, с одной стороны, и Нелидовым, Обручевым и Ванновским - с другой, его императорскому величеству угодно было в заключение сказать, что он разделяет мнение нашего посла.
Таким образом, вопрос по существу был кончен, и в сущности было решено вызвать такие события в Константинополе, которые бы дали нам право и возможность высадиться в Босфоре и занять Верхний Босфор; тогда войти в сношение с султаном и в случае если он станет на нашу сторону, то обещать ему наше покровительство. Следовало немедленно начать приготовления по этому предмету десанта из Одессы и Севастополя. Когда же окажется, по соображениям посла, что наступил момент десант этот двинуть, он должен дать депешу нашему финансовому агенту в Лондоне Татищеву в такой редакции, что ему поручается купить такое-то количество хлеба. Татищеву должна быть дана инструкция,-что и было тогда же сделано,-чтоб он немедленно эту телеграмму передал управляющему Государственным банком, которым в то время был Плеске (впоследствии в 1903 году Плеске заменил меня в качестве министра финансов), а Плеске должен был передать эту телеграмму морскому и военному министрам.
Нелидов поехал в Константинополь, горя желанием осуществить свою заветную идею захвата Константинополя, во всяком случае Босфора, а сигнал его к отправлению десанта считался настолько близким, что я сделал распоряжение, чтобы Плеске ночью постоянно имел дежурного чиновника, дабы в случае, если получится телеграмма из Лондона о закупке хлеба, чтобы она ему немедленно была передана, дабы ни в какой степени не замедлилось отправление судов из Одессы и Севастополя с войсками.
Управляющий министерством иностранных дел Шишкин составил журнал этого совещания, причем в журнале совещания все соображения, приведенные к этому заключению, были изложены как единогласные.
Получив проект журнала, я написал Шишкину письмо, что никак не могу подписать этого журнала, так как нахожу, что там предполагаются такие меры, которые приведут Россию к большим бедствиям, а потому прошу его испросить разрешения государя: или поместить мое особое мнение в журнале, или же, хотя бы кратко, сказать, что я со всеми этими соображениями и заключениями совсем не согласен, так как я не желаю принять перед историей ответственность за эту затею.
Шишкин был поставлен в затруднение, но тем не менее написал о моем письме государю императору. Государь император был так милостив, что разрешил изменить журнал и написать там о том, что я со всеми этими соображениями не согласен.
Это было высказано в самом начале журнала в такой форме, что, "по мнению статс-секретаря Витте, занятие Верхнего Босфора без соглашения с великими державами по-настоящему времени и при настоящих условиях крайне рискованно, а потому может иметь гибельное последствие".
Журнал этот был утвержден его императорским величеством 27 ноября 1896 года, причем его императорское величество на журнале, кроме того, сделал заметку, вполне укрепляющую решение большинства членов совещания, а следовательно, и вполне не разделяющую моих возражений.
Я, конечно, ожидал, что все это дело кончится большими бедствиями, а потому не мог тогда же не высказать моих сомнений и тревог двум лицам, которые были весьма близки к его величеству и к словам которых его величество не мог выказывать никакого раздражения, а именно, дяде его величества великому князю Владимиру Александровичу и обер-прокурору святейшего синода, бывшему преподавателю государя императора, Константину Петровичу Победоносцеву. Они мне на мои сомнения и на мои тревоги ничего не высказали.
Но Победоносцев, прочитав копию журнала, которую я ему дал, ознакомившись с моим особым мнением, 28-го ноября написал мне: "Спешу возвратить и поблагодарить за присылку. Jacta est alea (жребий брошен (фр.)). Помилуй нас Бог!"
Тем не менее под влиянием этих лиц или же под влиянием той силы, которая руководит всем миром и которую мы называем богом, его императорское величество изменил свое решение, и, как только Нелидов доехал до Константинополя, он получил указания, которые воспрепятствовали ему совершить ту затею, которую он задумал.
Но государь император был несколько дней после заседания, по-видимому, мною недоволен. Как раз 27-го или 28-го ноября в Царскосельском дворце было заседание сибирского комитета. В этом заседании рассматривался проект концессии, данной китайским правительством на сооружение Восточно-Китайской дороги мною и Ли Хун-чжаном.
Ввиду моего представления его величеству благоугодно было сказать несколько весьма сочувственных слов по поводу смерти князя Лобанова-Ростовского.
Я этим словам глубоко сочувствовал не только потому, что они исходили от моего государя, но из памяти к князю Лобанову-Ростовскому, при котором, конечно, такой записки, какая была подана Нелидовым и какую мы рассматривали по поводу занятия Босфора, Нелидов подать не решился бы.
Но, говоря о князе Лобанове-Ростовском, его императорскому величеству благоугодно было приписать всю заслугу получения этой концессии на Восточно-Китайскую дорогу исключительно одному князю Лобанову-Ростовскому, и это было сделано в такой форме, что всем присутствующим в комитете, которые все-таки по слухам отлично знали, что все это дело было сделано мною, стало ясно, что его императорское величество чем-то мною недоволен.
Если действительно государь император был мною недоволен по поводу этого инцидента, то, вероятно, главным образом недоволен резкостью моих действий и мнений, в чем я признаю себя весьма виновным перед государем императором; но, к сожалению, я не мог себя переделать, я был всегда таков, остаюсь таковым и ныне. Но тем не менее это не повлияло на отношение ко мне государя в области финансовой, так, это уже видно из того, что не далее чем через 1 ? месяца, о чем я уже рассказывал ранее, государь император встал исключительно на мою сторону в вопросе о введении денежной реформы в России, и благодаря только этому денежная реформа была спасена и осуществлена.
Вся эта история с предположением о захвате Босфора была, как я говорил, в конце 1896 г.
В том же, 1896 г. в декабре произошли следующие, довольно важные события, а именно: 6 декабря был уволен от должности по прошению главноначальствующий на Кавказе генерал от кавалерии Шереметев по болезни; увольнение это произошло действительно по болезни.
Шереметев был кавказцем, и его на Кавказе очень любили; он отлично знал Кавказ; Шереметев представлял собою человека слабого, очень милого, культурного и человека без всякого темперамента; тем не менее на Кавказе его очень любили и уважали точно так же, как его не могли не уважать все лица его знавшие.
Вместо Шереметева 12 декабря был назначен князь Григорий Голицын, член Государственного совета, тот Голицын, которого мы в обществе называли "Гри-Гри". Это был очень порядочный, воспитанный, весьма честный человек, но, как говорится, "с зайчиком". И этот "зайчик", который так свойствен русским деятелям известного закала, который так рельефно выражается ныне у крайне правых и националистов, в нем еще осложнялся тем, что мать князя Голицына была полька; он был воспитан своею матерью, а потому у него известного рода сумасбродство было соединено с мягкостью обращения, умением мягко стлать, что свойственно натуре поляка. В конце концов князь Голицын был человек весьма воспитанный, образованный, но крайне ограниченный, особенно для государственного деятеля.
Двойственность его характера делала то, что он не мог приобрести друзей в обществе и в толпе людей непосредственного характера, людей, которые действуют, как им Бог на душу положил, без различных политических уверток.
Я помню князя Голицына, когда он недалеко от Тифлиса (в Белом Ключе) командовал грузинским полком,- в то время я еще был мальчиком. Хотя князь Голицын был весьма корректным полковым командиром, он не пробыл долго на Кавказе, потому что не мог внушить к себе в обществе кавказских прямодушных людей симпатий. Он был чересчур в своих действиях и мнениях тонок и дипломатичен для людей такого непосредственного характера, а поэтому и не оставил по себе в Тифлисе и вообще на Кавказе симпатичной памяти.
Кажется, чтобы избавить Кавказ от князя Голицына, он и получил место командира финляндского полка в Петербурге. Всю свою последующую карьеру он делал в Петербурге. Последняя должность, которую он занимал, был пост атамана Оренбургского казачьего округа, оттуда он был сделан членом Военного совета, а потом и членом Государственного совета. Ему очень протежировал великий князь Михаил Николаевич по причине мне неизвестной. Князь Голицын всю свою карьеру (в том числе и назначение его на Кавказ) совершил по протекции сказанного великого князя. В то время великий князь Михаил Николаевич не мог не иметь влияния на государя императора, потому что он сам был довольно долгое время наместником кавказским, и, конечно, именно благодаря влиянию великого князя князь Голицын получил после уволенного по болезни Шереметева место главноуправляющего на Кавказе.
Как я уже говорил, князь Голицын не мог быть симпатичен Кавказу; кроме того, князь Голицын, как человек довольно тонкий (не по корпуленции, а по духу), чувствовал уже в воздухе нечто такое, что привлекало симпатии его величества на сторону национальных идей, но, конечно, национальных идей в их возвышенном смысле, идей, которые разделяют все русские люди, но не "истинно" русские люди, а просто "русские люди", а не тех национальных стремлений характера более или менее физиологического, которым заражены теперешние так называемые "националисты", которых, между прочим, так поощрял покойный Столыпин.
Поэтому князь Голицын, управляя Кавказом такими приемами и такими принципами, которые до того времени были чужды Кавказу, весьма сильно возбудил кавказское туземное население против России и в значительной степени способствовал тому проявлению сепаратических идей, которые одно время захватили умы кавказцев в годы общей смуты в России, т. е. в 1904, 1905 и 1906 гг.
Управление князем Голицыным Кавказом ничем не ознаменовалось, кроме того, что он возбудил весь Кавказ и против себя, и косвенно против русского правительства. В конце концов на него было сделано покушение, он был ранен и затем покинул Кавказ. Но это произошло после нескольких лет его управления, когда он уже в значительной степени дезорганизовал тот особого рода дух, которым держался Кавказ.
Все его предшественники, начиная со знаменитого светлейшего князя Воронцова-наместника кавказского, назначенного еще императором Николаем Г, держались того принципа, что туземцы, в особенности христианского вероисповедания и те, которые добровольно предались скипетру России, должны пользоваться полным равноправием. Поэтому Кавказ был завоеван как оружием русских, т. е. лиц, пришедших из России, так и оружием туземцев Кавказа. На протяжении 60-летней войны Кавказа мы видим, что в этих войнах всюду и везде отличались тамошние туземцы, и не только в низших рядах милиции, но и на самых высших постах. Они дали в русских войсках целую плеяду героев, героев, достигших самых высших чинов и знаков отличия. Таких имен можно насчитать десятками и десятками, как, например, князья Орбелиани, князья Бебутовы, князь Амелахвари, князья Чевчевадзе, князья Аргутинские и проч., и проч. Поэтому все правители Кавказа всегда относились к этим туземцам с полным благорасположением и старались ни в чем не нарушать их прав.
Многие из народностей Кавказа представляют собой людей чрезвычайно непосредственных, задушевных, которые за сердечное к ним отношение отвечают полною сердечностью. Только такою политикою, какой придерживались правители Кавказа (до князя Голицына), мы завоевали весь этот край и прочно спаяли его с Российской империей.
Князь Голицын был первый правитель, который начал проводить на Кавказе узконациональную точку зрения "гостиного ряда". Если бы при этом князь Голицын отличался каким-нибудь талантом, был бы способен на какую бы то ни было преобразовательную деятельность, то неприятное для кавказцев направление его деятельности было бы уравновешено другими достоинствами его управления - его твердостью, авторитетностью, в особенности авторитетностью в военном деле; если бы князь Голицын представлял собою такую характерную личность, какою был, например, генерал Гурко, проводивший в Царстве Польском также чисто русские начала, пред которым тем не менее поляки преклонялись. Но в том-то и дело, что князь Голицын ничего на своем активе не имел, он не имел ни военного таланта, ни особой военной доблести (я этим не хочу сказать, что князь Голицын не был храбрым), ни административного таланта, ни административной опытности; наконец, он не обладал и прямотою характера и не мог ею обладать по тому смешению крови, которое в нем находилось. В конце концов князь Голицын был черным вороном на Кавказе и покинул Кавказ всеми нелюбимый, в том числе и русскими.
Если я так, может быть, "жестоко", выражаюсь о князе Голицыне, то потому, что я сам кавказец, я родился на Кавказе, мне этот край близок; я помню все традиции Кавказа, и поэтому я не могу относиться равнодушно к тому, что делал князь Голицын на Кавказе, как не могут к этому относиться равнодушно вообще все кавказцы всех национальностей, а в том числе и русской.
В конце 1896 г. варшавский генерал-губернатор, заменивший генерал-фельдмаршала Гурко, граф Шувалов заболел, с ним случился удар, а потому он оставил пост варшавского генерал-губернатора.
Он был очень недолго в Царстве Польском и ничем - ни хорошим, ни дурным - себя не проявил. Но как человек он пользовался вообще большими симпатиями; в Царстве Польском он пользовался симпатиями в особенности среди офицеров, с которыми он любил часто проводить время и пиршествовать.
Вместо него генерал-губернатором был назначен светлейший князь Имеретинский, член Государственного совета, прекрасный, милый человек. Хотя он -князь Имеретинский, но родился не на Кавказе, а поэтому и был совсем чужд Кавказу. После того как граф Тотлебен заменил великого князя Николая Николаевича, как главнокомандующий войсками в Турции, князь Имеретинский был у графа Тотлебена начальником штаба при взятии Плевны и был хорошим военным начальником. Вообще князь Имеретинский был очень острого ума, способный, талантливый и культурный человек. Я был очень рад назначению князя Имеретинского, так как очень с ним сблизился, будучи министром финансов, ибо князь Имеретинский был членом Государственного совета по департаменту, экономии, т. е. именно по тому департаменту, с которым министр финансов имеет постоянные отношения. Ранее чем сделаться членом Государственного совета, после турецкой войны, князь Имеретинский был сделан начальником военно-судного управления. По моему мнению, он установил весьма правильные отношения в Царстве Польском к полякам, и при его управлении было полное вероятие, что установятся взаимное согласие и доверие между русскими и благоразумными поляками. Он шел по этому пути, несмотря на многие творимые ему в Петербурге препятствия.
Князь Имеретинский был женат на очень богатой и почтенной женщине, которая его обожала, а именно на графине Мордвиновой. Графиня Мордвинова была очень богата, а потому и князь Имеретинский располагал достаточными средствами для того, чтобы жить весьма широко в Царстве Польском. У князя Имеретинского был один серьезный недостаток-это его пристрастие к женскому полу; недостаток этот отчасти и был причиной и его внезапной кончины, которая была оплакиваема многими, в том числе его прекрасной супругой и его многочисленными друзьями.
В то время когда главноначальствующим на Кавказе было назначено лицо, которое начало проводить там так называемую ультранациональную политику или, как, по моему мнению, ее правильнее назвать, "национальную политику гостиного ряда", в Царство Польское, наоборот, было назначено лицо, которое на флаге своем имело лозунг политики культурной и примирительной.
В это же время произошло увольнение финляндского генерал-губернатора графа Гейдена, который представлял собою человека весьма почтенного (он был ранее начальником главного штаба при военном министре графе Милютине). Проводя в Финляндии русскую точку зрения, граф Гейден тем не менее делал это с большим тактом, не нарушая финляндской конституции или во всяком случае тех порядков, которые получили право гражданства в царствование наших императоров, начиная с Александра благословенного.
Увольнение
графа Гейдена
последовало отчасти по
его нездоровью, но
главным образом потому,
что в Петербурге начали
проявляться тенденции
русифицирования
Финляндии и притом
такими приемами, которые,
по мнению графа Гейдена,
не соответствовали ни
положению дела, ни
достоинству великой
Российской империи.