|
Виртуальная библиотека |
||||
|
|
|
 |
||
ПОБЕДОНОСЦЕВ К.П.
ПЕЧАТЬ
I
С тех
пор как пало
человечество, ложь
водворилась в мире, в
словах людских, в делах,
в отношениях и
учреждениях. Но никогда
еще, кажется, отец лжи не
изобретал такого
сплетения лжей всякого
рода, как в наше смутное
время, когда столько
слышится отовсюду
лживых речей о правде. По
мере того как
усложняются формы быта
общественного,
возникают новые лживые
отношения и целые
учреждения, насквозь
пропитанные ложью. На
всяком шагу встречаешь
великолепное здание, на
фронте коего написано:
"Здесь истина".
Входишь и ничего не
видишь кроме лжи.
Выходишь, и, когда
пытаешься рассказывать
о лжи, которой душа
возмущалась, люди
негодуют и велят верить
и проповедовать, что это
истина вне всякого
сомнения.
Так
нам велят верить, что
голос журналов и газет,
или так называемая
пресса, есть выражение
общественного мнения...
Увы! Это великая ложь, и
пресса есть одно из
самых лживых учреждений
нашего времени.
Кто
станет спорить против
силы мнения, которое
люди имеют о человеке
или учреждении? Такова
уже натура человеческая,
что всякий из нас, что ни
говорит, что ни делает,
оглядывается как это
кажется и что люди
думают. Не было и нет
человека, кто бы мог
считать себя свободным
от действия этой силы.
Эта
сила в наше время
принимает
организованный вид и
называется общественным
мнением. Органом его и
представителем
считается печать. И
подлинно, значение
печати громадное и
служит самым
характерным признаком
нашего времени, более
характерным, нежели все
изумительные открытия и
изобретения в области
техники. Нет
правительства, нет
закона, нет обычая,
которые могли бы
противостоять
разрушительному
действию печати в
государстве, когда все
газетные листы его изо
дня в день в течение
годов повторяют и
распространяют в массе
одну и ту же мысль,
направленную против
того или другого
учреждения.
Что
же придает печати такую
силу? Совсем не интерес
новостей, известий и
сведений, которыми
листки наполняются, но
известная тенденция
журнала, та политическая
или философская мысль,
которая выражается в
статьях его, в подборе и
расположении известий и
слухов, и в освещении
подбираемых фактов и
слухов. Печать ставит
себя в положение
судящего наблюдателя
ежедневных явлений; она
обсуждает не только
действия и слова людские,
но испытывает даже
невысказанные мысли,
намерения и
предположения, по
произволу клеймит их или
восхваляет, возбуждает
одних, другим угрожает,
одних выставляет на
позор, других ставит
предметом восторга и
примером подражания. Во
имя общественного
мнения она раздает
награды одним, другим
готовит казнь, подобную
средневековому
отлучению...
Сам
собою возникает вопрос:
кто же представители
этой страшной власти,
именующей себя
общественным мнением?
Кто дал им право и
полномочие во имя целого
общества править,
ниспровергать
существующие учреждения,
выставлять новые идеалы
нравственного и
положительного закона?
Никто
не хочет вдуматься в
этот совершенно
законный вопрос и
дознаться в нем до
истины; но все кричат о
так называемой свободе
печати как о первом и
главнейшем основании
общественного
благоустройства. Кто не
вопиет об этом и у нас в
несчастной, оболганной и
оболживленной
чужеземною ложью России?
Вопиют в удивительной
непоследовательности и
так называемые
славянофилы, мнящие
восстановить и
водворить историческую
правду учреждений в
земле Русской. И они,
присоединяясь в этом к
хору либералов,
совокупленных с
поборниками начал
революций, говорят
совершенно по-западному:
"Общественное мнение,
т.е. соединенная мысль с
чувством и юридическим
сознанием всех и каждого,
служит окончательным
решением в делах
общественного быта; итак,
всякое стеснение
свободы слова не должно
быть допускаемо, ибо в
стеснении сего
выражается насилие
меньшинства над
всеобщею волею".
Таково
ходячее положение
новейшего либерализма.
Оно принимается на веру
многими, и мало кто,
вдумываясь в него,
примечает, сколько в нем
лжи и легкомысленного
самообольщения.
Оно
противоречит первым
началам логики, ибо
основано на вполне
ложном предположении,
будто общественное
мнение тождественно с
печатью.
Чтоб
удостовериться в этой
лживости, стоит только
представить себе, что
такое газета, как она
возникает и кто ее
делает.
Любой
уличный проходимец,
любой болтун из
непризнанных гениев,
любой искатель гешефта
может, имея свои или
достав для наживы и
спекуляции чужие деньги,
основать газету, хотя бы
большую, собрать около
себя по первому кличу
толпу писак,
фельетонистов, готовых
разглагольствовать о
чем угодно, репортеров,
поставляющих
безграмотные сплетни и
слухи, - и штаб у него
готов, и он может с
завтрашнего дня стать в
положение власти,
судящей всех и каждого,
действовать на
министров и правителей,
на искусство и
литературу, на биржу и
промышленность. Это
особый вид
учредительства и
грюндерства, и притом
самого дешевого
свойства. Разумеется,
новая газета тогда
только приобретает силу,
когда пошла в ход на
рынке, т.е.
распространена в
публике. Для этого
требуются таланты,
требуется содержание
привлекательное,
сочувственное для
читателей. Казалось бы,
тут есть некоторая
гарантия нравственной
солидности предприятия:
талантливые люди пойдут
ли в службу к ничтожному
или презренному
издателю и редактору?
Читатели станут ли брать
такую газету, которая не
будет верным отголоском
общественного мнения? Но
это гарантия только
мнимая и отвлеченная.
Ежедневный опыт
показывает, что тот же
рынок привлекает за
деньги какие угодно
таланты, если они есть на
рынке, - и таланты пишут
что угодно редактору.
Опыт показывает, что
самые ничтожные люди -
какой-нибудь бывший
ростовщик, жид фактор,
газетный разносчик,
участник банды
червонных валетов,
разорившийся
содержатель рулетки -
могут основать газету,
привлечь талантливых
сотрудников и пустить
свое издание на рынок в
качестве органа
общественного мнения.
Нельзя положиться и на
здравый вкус публики. В
массе читателей -
большею частью праздных
- господствуют наряду с
некоторыми добрыми
жалкие и низкие
инстинкты праздного
развлечения, и любой
издатель может привлечь
к себе массу расчетом на
удовлетворение именно
таких инстинктов, на.
охоту к скандалам и
пряностям всякого рода.
Мы видим у себя
ежедневные тому примеры,
и в нашей столице
недалеко ходить за ними:
стоит только
присмотреться к спросу и
предложению у газетных
разносчиков возле
людных мест и на
станциях железных дорог.
Всем известен
недостаток серьезности
в нашей общественной
беседе: в уездном городе,
в губернии, в столице
известно, чем она
пробавляется - картами и
сплетней всякого рода, и
анекдотом во всех
возможных его формах.
Самая беседа о так
называемых вопросах
общественных и
политических является
большею частью в форме
пересуда и отрывочной
фразы, пересыпаемой той
же сплетней и анекдотом.
Вот почва необыкновенно
богатая и благодарная
для литературного
промышленника, а на ней-то
родятся, подобно
ядовитым грибам, и
эфемерные, и успевшие
стать на ноги органы
общественной сплетни,
нахально выдающие себя
за органы общественного
мнения. Ту же самую
гнусную роль, которую
посреди праздной жизни
какого-нибудь
губернского города
играют безымянные
письма и пасквили, к
сожалению, столь
распространенные у нас, -
ту же самую роль играют в
такой газете
корреспонденции,
присылаемые из разных
углов и сочиняемые в
редакции. Не говорим уже
о массе слухов и
известий, сочиняемых
невежественными
репортерами, не говорим
уже о гнусном промысле
шантажа, орудием коего
нередко становится
подобная газета. И она
может процветать, может
считаться органом
общественного мнения и
доставлять своему
издателю громадную
прибыль... И никакое
издание, основанное на
твердых нравственных
началах и рассчитанное
на здравые инстинкты
массы, не в силах будет
состязаться с нею.
Стоит
всмотреться в это
явление: мы распознаем в
нем одно из
безобразнейших
логических противоречий
новейшей культуры, и
всего безобразнее
является оно именно там,
где утвердились начала
новейшего либерализма, -
именно там, где
требуется для каждого
учреждения санкция
выбора, авторитет
всенародной воли, где
правление
сосредоточивается в
руках лиц, опирающихся
на мнение большинства в
собрании представителей
народных. От одного
только журналиста,
власть коего
практически на все
простирается, не
требуется никакой
санкции. Никто не
выбирает его и никто не
утверждает. Газета
становится авторитетом
в государстве, и для
этого единственного
авторитета не требуется
никакого признания.
Всякий, кто хочет, первый
встречный может стать
органом этой власти,
представителем этого
авторитета, и притом
вполне безответственным
как никакая иная власть
в мире. Это так, без
преувеличения: примеры
живые налицо. Мало ли
было легкомысленных и
бессовестных
журналистов, по милости
коих подготовлялись
революции, закипало
раздражение до
ненависти между
сословиями и народами,
переходившее в
опустошительную войну.
Иной монарх за действия
этого рода потерял бы
престол свой; министр
подвергся бы позору,
уголовному
преследованию и суду; но
журналист выходит сух
как из воды, изо всех
заведенной им смуты, изо
всякого погрома и
общественного бедствия,
коего был причиною,
выходит с торжеством,
улыбаясь и бодро
принимаясь снова за свою
разрушительную работу.
Спустимся
ниже. Судья, имея право
карать нашу честь,
лишать нас имущества и
свободы, приемлет его от
государства и должен
продолжительным трудом
и испытанием готовиться
к своему званию. Он
связан строгим законом;
всякие ошибки его и
увлечения подлежат
контролю высшей власти,
и приговор его может
быть изменен и исправлен.
А журналист имеет
полнейшую возможность
запятнать, опозорить мою
честь, затронуть мои
имущественные права;
может даже стеснить мою
свободу, затруднив
своими нападками или
сделав невозможным для
меня пребывание в
известном месте. Но эту
судейскую власть надо
мною сам он себе
присвоил: ни от какого
высшего авторитета он не
приял этого звания, не
доказал никаким
испытанием, что он к нему
приготовлен, ничем не
удостоверил личных
качеств благонадежности
и беспристрастия, в суде
своем надо мною не
связан никакими формами
процесса, и не подлежит
никакой апелляции в
своем приговоре. Правда,
защитники печати
утверждают, будто она
сама излечивает
наносимые ею раны; но
ведь всякому разумному
понятно, что это одно
лишь праздное слово.
Нападки печати на
частное лицо могут
причинить ему вред
неисправимый. Все
возможные опровержения
и объяснения не могут
дать ему полного
удовлетворения. Не
всякий из читателей,
кому попалась на глаза
первая поносительная
статья, прочтет другую
оправдательную или
объяснительную, а при
легкомыслии массы
читателей позорящее
внушение или
надругательство
оставляют во всяком
случае яд в мнении и
распоряжении массы.
Судебное преследование
за клевету, как известно,
дает плохую защиту, и
процесс по поводу
клеветы служит почти
всегда средством не к
обличению обидчика, но к
новым оскорблениям
обиженного; а притом
журналист имеет всегда
тысячу средств уязвлять
и тревожить частное лицо,
не давая ему прямых
поводов к возбуждению
судебного преследования.
Итак,
можно ли представить
себе деспотизм более
насильственный, более
безответственный, чем
деспотизм печатного
слова? И не странно ли, не
дико ли и безумно, что о
поддержании и охранении
именно этого деспотизма
хлопочут все более
ожесточенные поборники
свободы, вопиющие с
озлоблением против
всякого насилия, против
всяких законных
ограничений, против
всякого стеснительного
распоряжения
установленной власти?
Невольно приходит на
мысль вековечное слово
об умниках, которые
совсем обезумели оттого,
что возомнили себя
мудрыми.
II
В
нашем веке
распространения
изобретений всего
удивительнее быстрое
распространение
газетной литературы,
ставшей в короткое время
страшно действительной
общественной силой.
Значение газеты
возросло в первый раз
после Июльской
революции 1830 года,
усугубилось еще после
революции 1848 года и
затем стало возрастать
не годами только, но
днями. Ныне с этой силой
считаются правительства,
и стало даже невозможно
представить себе не
только общественную, но
и частную жизнь без
газеты, и прекращение
выхода газет, если б
возможно было бы
представить его себе,
было бы однозначительно
с прекращением всякого
действия железных дорог.
Газета
несомненно служит для
человечества важнейшим
орудием культуры. Но,
признавая все удобства и
пользу от
распространения массы
сведений и от обмена
мыслей и мнений путем
газеты, нельзя не видеть
и того вреда, который
происходит для общества
от безграничного
распространения газеты,
нельзя не признать с
чувством некоторого
страха, что в ежедневной
печати скопляется какая-то
роковая, таинственная,
разлагающая сила,
нависшая над
человечеством.
Каждый
день поутру газета
приносит нам кучу
разнообразных новостей.
В этом множестве многое
ли пригодно для жизни
нашей и для нашего
образовательного
развития? Многое ли
способно поддерживать в
душе нашей священный
огонь одушевления на
добро? И напротив,
сколько здесь такого,
что льстит самым
низменным нашим
склонностям и
побуждениям! Могут
сказать, что нам дают то,
что требуется вкусам
читателей, что отвечает
на спрос. Но это
возражение можно
обернуть: спрос был бы не
такой, если бы не так
ретиво было предложение.
Но
пускай бы еще
предлагались одни
новости: нет, они
предлагаются в
особливой форме,
окрашенные особливым
мнением, соединенные с
безымянным, но очень
решительным суждением.
Есть, конечно, серьезные
умы, руководящие газетой;
таких немного, а газет
великое множество, и
всякое утро некто,
совсем незнаемый мною, и,
может быть, такой, какого
я и знать не хотел бы,
навязывает мне свое
суждение, выдавая его
авторитетно за голос
общественного мнения. Но
всего важнее то, что эта
газета, обращаясь
ежедневно даже не к
известному кругу людей,
но ко всему люду,
умеющему лишь разбирать
печатное, предлагает
каждому готовые
суждения обо всем, и
таким образом, мало-помалу,
силою привычки отучает
своих читателей от
желания и от всякого
старания иметь свое
собственное мнение; иной
не имеет возможности сам
себе составить его и
воспринимает
механически мнение
своей газеты; иной и мог
бы сам рассудить
основательно, но ему
некогда думать посреди
дневной суеты и заботы, и
ему удобно, что за него
думает газета. Очевидно,
какой происходит от
этого вред, именно в наше
время, когда повсюду
действуют сильные
течения тенденциозной
мысли и стремятся
уравнять всякие углы и
отличия индивидуального
мышления и свести их к
единообразному уровню
так называемого
общественного мнения: в
этих условиях газета
служит сильнейшим
орудием такого
уравнения, ослабляющего
всякое самостоятельное
развитие мысли, воли и
характера. А притом, для
какого множества людей
газета служит почти
единственным источником
образований, жалкого,
мнимого образования,
когда масса разных
сведений и известий,
приносимая газетой,
принимается читателем
за действительное
знание, которым он с
самоуверенностью
вооружает себя. Вот одна
из причин, почему наше
время так бедно цельными
людьми, характерными
деятелями. Новейшая
печать похожа на
сказочного богатыря,
который, написав на челе
своем таинственные
буквы - символ
божественной истины,
поражал всех своих
противников дотоле, пока
не явился бесстрашный
боец, который стер с чела
его таинственные буквы.
На челе нашей печати
написаны доселе знамена
общественного мнения,
действующие неотразимо.
III
В
настоящем состоянии
общества и при нынешнем
его устройстве печать
стала учреждением, с
которым необходимо
считаться и крепко
считаться в ряду других
учреждений, связанных
государственной властью
и подлежащих контролю и
ответственности, ибо нет
учреждений, которое
могло бы считать себя
бесконтрольным и
безответственным. Но чем
дальше разрастается это
учреждение печати, тем
явственнее становятся
наряду с очевидными
выгодами разумной и
совестливой гласности и
те общественные язвы,
которые им порождаются.
Одна из этих язв печати
состоит в том, что она
производит и плодит до
безмерности целое
сословие журналистов,
предпринимателей и
писателей, "кормящихся
и богатеющих пером".
Самые серьезные деятели
серьезной печати не
перестают горько
жаловаться на умножение
числа этих собратий, с
которыми стыдно, но
приходится считаться в
составе одного
учреждения. Во всех
больших государствах, на
всех больших рынках из
этого сброда пишущей
братии образовалось
сословие, которое не
напрасно будет назвать
паразитами общества.
В
самом деле, это люди,
стоящие на какой-то
особой почве в отношении
к благу общественному,
которое должно бы
связывать и одушевлять
все учреждения. Эти люди
не заинтересованы прямо
в охранении
общественного порядка, в
умиротворении мятущихся
умов и враждующих партий.
И естественно. Всякая
газета живет и питается
ежедневными событиями,
новостями всякого рода.
Расход ее усиливается
именно в смутное время, и
тут именно все старание
направлено к
распространению
новостей и слухов,
раздражающих и
смущающих умы; напротив
того, в тихое время
расход газеты
значительно уменьшается.
Лишь только поднимается
смута, тотчас появляются
на рынке новые газеты,
чтобы покормиться ею до
тихой поры, когда они
сокращаются и исчезают.
Но и в тихое время
надобно кормиться, а для
этого требуется
возбудить новое
волнение умов, развесть
новые интересы:
изобретаются
сенсационные новости,
раскрашиваются,
преувеличиваются.
Пищею
для журналов,
претендующих на
серьезность, служит
политика, и обсуждение
политических вопросов,
вспеняемых полемикой,
происходит ежедневно.
Любой журналист готов
сразу рассуждать о каком-угодно
политическом вопросе, но
по своему положению
обязан рассудить и
решить его немедля,
сейчас, ибо он должен
быть борзописцем, слугою
не мысли, не разума, но
настоящего дня. Едва
вскочила в голове мысль
его, как она уже летит на
бумагу, на печатный
станок: некогда ждать,
некогда дать созреть
зародившейся мысли.
Спросите этих людей,
стыдно ли им? Нисколько.
Они разве посмеются в
глаза на такой вопрос:
они убеждены, что
совершают великое
служение общественное.
Разве, кои поумнее, те
между собою, подобно
древним авгурам, сами
подсмеиваются над собой
и над публикой.
Притом
журнальный писатель, для
того чтобы его услышали,
чтобы обратили на него
внимание, должен
всячески напрягать свой
голос; если можно,
кричать. Этого требует
ремесло его:
преувеличение,
способное переходить в
пафос, становится для
него второй натурой. Вот
почему, пускаясь в
полемику с противным
мнением, он готов
назвать своего
противника дураком,
подлецом, невеждой,
взвалить на него
всевозможные пороки: это
ничего ему не стоит - это
требуется журнальной
акустикой. Это искусство
крика, подобного крику
торговца на рынке, когда
он заманивает
покупателя.
Вот
какие привычки и
качества развивает, к
несчастию, печать в
своих деятелях. И все это
было бы смешно, когда бы
не было так вредно.
Вредно потому, что
печать стала ныне ареною,
на которой не только
обсуждаются, но и
решаются важнейшие
вопросы и внутренней и
внешней политики
государства, вопросы
экономии и
администрации,
связанные с самыми
жизненными
национальными
интересами. Для всего
этого мало одного задора;
нужна мудрая
рассудительность,
зрелость мысли, нужен
здравый смысл, нужно
знание своей истории, и
своего народа, знание
практической жизни. А
между тем, ныне в Европе
дошло уже до того, что из
рядов журнальных
ораторов выходят
ораторы государственные
и составляют в
парламентах
преобладающую силу
вместе с адвокатами, кои
разделяют с ними
искусство орудовать
словом во всякую сторону.
Так ныне во французской
камере лишь 22
представителя крупной и
50 мелкой поземельной
собственности, но вся
говорильная сила у
журналистов, коих 59, и у
адвокатов, коих 107.
И эти
люди считаются
представителями страны
своей и судьями народной
жизни и ее потребностей.
И народ стонет от
законодательного
смешения голосов,
правящего судьбами
государства, но не может
от него освободиться.
|
|
|
|
||