Кафедра политических наук |
||||
Виртуальная библиотека |
||||
[Сократ.] Мы утверждаем, что достойный человек не считает чем-то ужасным смерть другого, тоже достойного человека, хотя бы это и был его друг. [150-151]
Значит, для него совсем не страшно лишиться сына, или брата, или имущества, или чего-либо другого, подобного этому. [151]
Ведь надо высоко ставить истину. Если мы правильно недавно сказали, что богам ложь по существу бесполезна, людям же она полезна в качестве лечебного средства, ясно, что такое средство надо предоставить врачам, а несведующие люди не должны к нему прикасаться. [152]
Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан — для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать. Если частное лицо станет лгать собственным правителям, мы будем считать это таким же — и даже худшим проступком, чем ложь больного врачу...
Значит, если правитель уличит во лжи какого-нибудь гражданина... он подвергнет его наказанию за то, что тот вводит гибельный обычай, переворачивающий государство, как корабль. [153]
Да в этом случае, мне кажется, нам придется сказать, что и поэты, и те, кто пишет в прозе, большей частью превратно судят о людях; они считают, будто несправедливые люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые — несчастны; будто поступать несправедливо — целесообразно, лишь бы это оставалось в тайне, и что справедливость — это благо для другого человека, а для ее носителя она — наказание. Подобные высказывания мы запретим и предпишем и в песнях, и в сказаниях излагать как раз обратное. [156]
Когда в государстве распространяются распущенность и болезни, разве не потребуется во множестве открыть суды и больницы? И разве не будут в почете судебное дело и врачевание, когда ими усиленно станут заниматься даже многие благородные люди? [...]
Какое же ты можешь привести еще большее доказательство плохого и постыдного воспитания граждан, если нужду во врачах и искусных судьях испытывают не только худшие люди и ремесленники, но даже и те, кто притязает на то, что они воспитаны на благородный лад? Разве, по-твоему, не позорна и не служит явным признаком невоспитанности необходимость пользоваться, за отсутствием собственных понятий о справедливости, постановлениями посторонних людей, словно они какие-то владыки и могут все решить! [172]
А когда нужда в лечении возникает не из-за ранений или каких-то повторяющихся из года в год болезней, но из-за праздности и того образа жизни, о котором мы уже упоминали, — это ли не позорно? Влага и испарения застаиваются тогда, словно в болоте, и это побуждает находчивых Асклепиадов давать болезням названия "ветры" и "истечения". [173]
Плотник, когда заболеет, обращается к врачу за лекарством... Если же ему назначат длительное лечение, велят кутать голову и так далее, он сразу же скажет, что ему недосуг хворать, да и не к чему будет жить, если обращать внимание на болезнь и пренебрегать надлежащей работой. Распростившись с такого рода врачем, он возвращается к своему обычному образу жизни и, если выздоровеет, продолжает заниматься своим делом; если же его тело не способно справиться с болезнью, наступает конец и избавление от хлопот. [...]
А у богатого, как мы говорили, нет ведь такого обязательного дела, что ему и жизнь станет не в жизнь, если он будет вынужден от него отказаться. [174]
...Асклепий не делал попыток чуть-чуть облегчить положение больного и, изменяя его образ жизни и затягивая болезнь, удлинить человеку никчемную его жизнь да еще дать ему случай произвести, естественно, такое же точно потомство. Кто в положенный человеку срок не способен жить, того, считал Асклепий, не нужно и лечить, потому что такой человек бесполезен и для себя, и для общества. [175]
Порочность никогда не может познать ни добродетель, ни самое себя, тогда как добродетель человеческой природы, своевременно получившей воспитание, приобретет знание и о самой себе, и о порочности. Именно такой человек, кажется мне, и становится мудрым, а вовсе не негодяй. [177]
Но какое м нашли бы средство заставить преимущественно самих правителей — а если это невозможно, так хоть остальных граждан — поверить некому благородному вымыслу из числа тех, которые, как мы недавно говорили, возникают по необходимости? [183]
Я попытаюсь внушить сперва самим правителям и воинам, а затем и остальным гражданам, что то, как мы их воспитывали и взращивали, и все, что они пережили и испытали, как бы привиделось им во сне, а на самом деле они тогда находились под землей и вылепливались и взращивались в ее недрах — как сами они, так и их оружие и различное изготовляемое для них снаряжение. Когда же они были совсем закончены, земля, будучи их матерью, произвела их на свет. Поэтому они должны и поныне заботиться о стране, в которой живут, как о матери и кормилице, и защищать ее, если кто на нее нападет, а к другим гражданам относиться как к братьям, также порожденным землей. [184]
Успех здесь зависит от того, насколько распространится такая молва; мы же, снабдив этих наших земнородных людей оружием, двинемся с ними вперед под руководством правителей. [185]
В дополнение к их воспитанию, скажет всякий здравомыслящий человек, надо устроить их жилища и прочее их имущество так, чтобы это не мешало им быть наилучшими стражами и не заставляло бы их причинять зло остальным гражданам. [...]
...Прежде
всего
никто
не
должен
обладать
никакой
частной
собственностью,
если в
том нет
крайней
необходимости.
Затем,
ни у
кого не
должно
быть
такого
жилища
или
кладовой,
куда не
имел бы
доступа
всякий
желающий.
Припасы,
необходимые
для
рассудительных
и
мужественных
знатоков
военного
дела,
они
должны
получать
от
остальных
граждан
в
уплату
за то,
что их
охраняют.
[...] Им
одним
не
дозволено
в нашем
государстве
пользоваться
золотом
и
серебром,
даже
прикасаться
к ним,
быть с
ними
под
одной
крышей,
украшаться
ими или
пить из
золотых
и
серебряных
сосудов.
Только
так
могли
бы
стражи
оставаться
невредимыми
и
сохранить
государство.
А чуть
только
заведется
у них
собственная
земля,
дома,
деньги,
как
сейчас
же из
стражей
станут
они
хозяевами
и
земледельцами;
из
союзников
остальных
граждан
сделаются
враждебными
им
владыками;
ненавидя
сами и
вызывая
к себе
ненависть,
питая
злые
умыслы
и их
опасаясь,
будут
они все
время
жить в
большом
страхе
перед
внутренними
врагами,
чем
перед
внешними,
а в
таком
случае
и сами
они, и
все
государство
устремится
к своей
скорейшей
гибели.
[186-187]