кафедра политических наук
Виртуальная библиотека
	предыдущая		следующая
		оглавление

---

Глава 2

УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ГОДЫ

Во времена моей молодости большинство студентов петербургского университета, как правило, жили в скромных, непритязательных меблированных комнатах на Васильевском острове. Общежития в те годы не пользовались популярностью у студентов, подозревавших, что они находятся под надзором полиции. На самом деле их подозрения не имели под собой никаких оснований, ибо студенты в общежитиях пользовались полной свободой.

Поначалу я, как и почти все студенты, намеревался поселиться в меблированных комнатах, однако изменил свои намерения, поняв, что, живя в общежитии, смогу познакомиться со сверстниками, приехавшими из всех уголков России. Мои надежды оправдались, и очень скоро я обзавелся многими хорошими друзьями.

Мы спорили обо всем на свете. До сих пор помню жаркую дискуссию вокруг бурской войны. А после "Боксерского" восстания 1900 года все наши помыслы сосредоточились на Дальнем Востоке. И все же основное внимание мы отдавали нашим внутренним национальным проблемам.

Другим достоинством общежития было его местоположение. Дар одного из почитателей Александра II, здание общежития было построено внутри университетского двора и стояло в самом начале улицы, ведущей к набережной Невы. Красота набережной не переставала восхищать меня. Именно там билось сердце Российской империи. На левом берегу реки, прямо перед моими глазами, на исторической площади, где произошло восстание декабристов, высились Адмиралтейство и Сенат. На фоне Исаакиевского собора вырисовывалась конная статуя Петра Великого (пушкинский "Медный всадник"); чуть влево от "адмиралтейской иглы" виднелись Зимний дворец и Петропавловская крепость - близкие и дорогие сердцу символы нашей истории. На Васильевском острове находилась Академия наук, "кунсткамера", возведенная еще Петром Великим. Громадные университетские корпуса были построены в изящном величественном стиле начала XVIII века. Рядом с университетом стоял бывший Меньшиковский дворец, в котором ныне разместилась военная академия. Справа к дворцу примыкала Румянцевская площадь, небольшой сквер, где в 1899 году была разогнана студенческая демонстрация, а еще дальше виднелись Академия изящных искусств и знаменитые сфинксы. Санкт-Петербург был для меня не только замечательным творением Петра Великого, но и городом, который обессмертили Пушкин и Достоевский. И хотя трагические герои Достоевского обитали в отдаленных трущобах вокруг Сенного рынка, дух великого писателя витал надо всем городом.

Поступив в университет, мы, новички, впервые в жизни испытали пьянящее чувство свободы. Покинув отчий дом, мы были вольны теперь поступать как нам заблагорассудится. Жизнь швырнула нас в свой водоворот, запретным отныне было лишь то, что мы сами считали таковым. Символом нашей новой, свободной и прекрасной жизни стал так называемый "коридор" - бесконечно длинный и широкий проход, который соединял все шесть университетских корпусов. После лекций мы собирались там толпой вокруг наиболее популярных преподавателей. Иных мы подчеркнуто игнорировали, и, проходя мимо, они демонстрировали свое полное безразличие к нам.

Ко времени моего поступления в университет студенческие волнения закончились, однако их отголоски служили для нас источником самых разных развлечений. С особым удовольствием бойкотировали мы лекции тех профессоров, которые заменили преподавателей, уволенных в предыдущий академический год за симпатии к бастующим студентам. Много неприятностей, как мне помнится, мы доставили, к нашему вящему удовольствию, молодому казанскому профессору Эрвину Гримму, которого назначили на место популярного профессора, специалиста по истории средних веков И. М. Гревса. Едва завидев в "коридоре" предмет нашего презрения, мы начинали улюлюкать и, войдя вслед за ним в аудиторию, поднимали шум, в котором тонули его слова. Время от времени появлялся кто-нибудь из администрации и удалял из аудитории нескольких нарушителей порядка. Эта кампания продолжалась до тех пор, пока всем не надоело, и только тогда был восстановлен мир.

В первый год пребывания в Санкт-Петербурге у меня не было друзей за стенами университета, я посещал лишь дома знакомых моих родителей, общественное положение которых никак не было связано с моей студенческой жизнью. Я весьма скоро почувствовал, что они несколько обескуражены тем, что скромный молодой человек, каким они меня всегда знали, вдруг превратился в молодого безумца, развязно рассуждающего о театре, опере, музыке и современной литературе и даже иногда намекающего на знакомство с некими девицами с Высших женских курсов.

Однако возвратившись осенью 1890 года из Ташкента, где я провел свои первые студенческие каникулы, я познакомился с семьей Барановских. Госпожа Барановская, разведенная жена Л. С. Барановского, полковника Генерального штаба, была дочерью видного китаеведа В. П. Васильева, члена Российской Академии наук и многих зарубежных академий. У нее были две дочери, Олыа и Елена, и сын Владимир, который служил в гвардейских артиллерийских частях. Очаровательная семнадцатилетняя Ольга посещала бестужевско-рюминские Высшие женские курсы, пользовавшиеся в те годы огромной популярностью. К студентам, которые окружали Ольгу, вскоре присоединился ее талантливый, подающий большие надежды двоюродный брат, мой сверстник Сергей Васильев. Эти молодые люди, с которыми у нас оказалось много общего, куда больше подходили мне, чем мои знакомые из общества. Нас объединял широкий круг интересов, мы обсуждали проблемы современной России и зарубежную литературу и без конца читали друг другу стихи Пушкина, Мережковского, Лермонтова, Тютчева, Бодлера и Брюсова. Мы были заядлыми театралами и в тот весенний сезон неделями ходили, зачарованные блистательными постановками Станиславского и Немировича-Данченко, в Московском Художественном театре. В жарких дискуссиях о текущих событиях в России и за рубежом мы, как и многие молодые люди того времени, решительно осуждали официальную политическую линию. Почти все мы сочувствовали движению народников или. скорее, социалистам-революционерам, но, насколько я помню, марксистов среди нас не было. Нет нужды говорить о том. что многие из нас принимали участие в студенческих демонстрациях.

Наш кружок распался, когда Барановские переехали из своего дома на Васильевском острове на улицу, расположенную вблизи Таврического сада. К тому времени мы повзрослели, нашей беззаботной студенческой жизни пришел конец. Однако не стану утверждать, что меня это так уж расстроило, ибо Ольга Барановская стала моей невестой.

По Университетскому уставу 1884 года студентам было запрещено создавать какие-либо организации, даже самые безобидные неполитические студенческие ассоциации и клубы. Коль скоро были закрыты все возможности легальной коллективной деятельности, она велась нелегально. Самыми большими студенческими обществами стали землячества, объединявшие студентов, приехавших из одних и тех же мест. Землячества были основными центрами студенческой активности - на них запрет никогда не распространялся. В первые годы обучения в университете землячество студентов из Ташкента было для меня как дом родной, я был даже избран в его совет. Своей главной задачей наше землячество, как и другие, ему подобные, считало оказание помощи малоимущим студентам и поддержание контактов между земляками. Наряду с другими мероприятиями мы устраивали благотворительные концерты, в которых нередко принимали участие известные актеры и певцы. Не однажды мне доводилось обращаться к таким знаменитостям, как Мария Савина, Вера Комиссаржевская и Н. Н. Ходотов, и я ни разу не получил отказа.

Моя сестра, студентка-медичка, жила в привилегированном женском общежитии, где тоже устраивались благотворительные концерты и приглашались актеры и писатели. На одном из первых литературных вечеров, где я присутствовал, свои произведения читали такие известные писатели, как Д. С. Мережковский и его жена Зинаида Гиппиус. Каждое землячество занималось также просветительской деятельностью, создавая библиотеки, содействуя книжному обмену и так далее.

Одним из зачинателей московского землячества, возникшего в 1887 году, был В. А. Маклаков. Землячество москвичей стало во главе "борьбы с беззаконием и произволом" специально назначенных университетских инспекторов. Его центральный орган, известный под названием Объединенный совет, стал руководить всем студенческим движением. Большинство студентов склонялось к народничеству, но поскольку к тому времени еще не сформировались какие-либо политические партии, старшекурсники были в основном привержены общим идеям свободы, не всегда четко сформулированным. Однако всех час объединяло полное неприятие абсолютизма.

Марксисты (социал-демократы) пропагандировали свою, "экономическую" доктрину, которая предусматривала отказ от союза с буржуазными и мелкобуржуазными студенческими организациями и призывала к сосредоточению всех усилий во имя достижения победы промышленного пролетариата. Однако подобные идеи почти не нашли последователей среди студентов. Для большинства из нас, россиян, ставка только на промышленный пролетариат и полное игнорирование крестьянства было совершенным абсурдом. И даже помимо такою отношения к крестьянству марксизм отталкивал меня органически присущим ему материализмом и подходом к социализму как к учению лишь одного класса - пролетариата. Согласно марксизму, классовая принадлежность полностью поглощала сущность человека. Но без человека, без личности, индивидуальной и неповторимой, без идеи о необходимости освобождения человека как этической и философской цели исторического процесса - что же тогда оставалось от великой русской идеи? В таком случае пришлось бы стереть из памяти и традиции нашей литературы И тем не менее весьма большие средства студенческой "центральной кассы" находились в руках марксистов.

Социал-демократическими лидерами в среде студенчества были Г. С. Хрусталев-Носарь, будущий председатель Совета рабочих депутатов (в 1905 году), и будущий издатель "Мира Божьего" Николай Иорданский. При активной поддержке некоторых студентов Иорданский играл ведущую роль на переговорах с председателем комиссии по расследованию причин студенческих беспорядков - генералом П. С. Ванновским. Иорданский, как он рассказывал мне позднее, одним из первых среди социал-демократов выступил против "экономизма". Как известно, против "экономизма" выступал и Ленин.

Борьба между социалистическими группировками в стенах университета в начале нынешнего столетия отражала резкое противостояние двух систем общественного и экономического мышления в среде радикальной интеллигенции. Позднее именно это обстоятельство сыграло исключительно важную роль в революции 1917 года.

СТУДЕНЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

Голод 1891-1892 годов и вызванная им эпидемия холеры в немалой степени способствовали оживлению в стране политической активности, чему в значительной мере помогли и выступления Льва Толстого Вынужденное чрезвычайными обстоятельствами разрешить земствам участвовать в кампании по оказанию помощи пострадавшим, правительство тем самым, помимо своей воли, содействовало развитию общественной инициативы. В этих условиях и возникло студенческое движение, целью которого было добиться восстановления либерального университетского устава 1863 года.

В 1897 году студентка Вера Ветрова, заключенная в Петропавловскую крепость, подвергла себя самосожжению, облив одежду керосином из лампы. Студенчество было потрясено. Волнения прокатились по всем университетам страны. Полиция разогнала огромную толпу, собравшуюся у Казанского собора в Санкт-Петербурге, где должна была состояться заупокойная служба по Ветровой. 8 февраля 1899 года во время ежегодной официальной церемонии по случаю годовщины основания Санкт-Петербургского университета стихийно вспыхнула политическая демонстрация, и студенты покинули помещение. Собравшиеся на Румянцевской площади демонстранты подверглись нападению конной полиции, многие были зверски избиты. Именно это событие дало толчок к развитию политического движения студенчества. Н. П. Боголепов, неплохой специалист по римскому праву, но безжалостный министр просвещения, потребовал и добился высочайшего разрешения немедленно призвать в армию всех студентов, замешанных в беспорядках. Эта мера, напомнившая о временах Николая I, была неукоснительно проведена в жизнь: десятки студентов отправили в Сибирь. Правительство, видимо, рассчитывало с помощью террора сломить волю студентов, однако сосланные в Сибирь студенты в знак протеста против действий властей выступили с открытым письмом, в котором подчеркнули, что важнейшая цель студенческого движения - пробуждение политической активности старшего поколения, с тем чтобы и оно встало на путь борьбы за свободы по английскому образцу.

Я помню тот день, когда Боголепов, незадолго до своей гибели, посетил наше общежитие, - нам сказали, что министр изъявил желание познакомиться с условиями жизни студентов. Высокий, с суровым выражением лица, в безупречно сшитом костюме, Боголепов шел по коридору в сопровождении ректора. Руководствуясь отнюдь не враждебностью в отношении его лично, а лишь царившими тогда настроениями, ни один из студентов не приветствовал гостя. При его появлении в библиотеке собравшиеся там студенты просто-напросто проигнорировали его. Это был молчаливый, но весьма красноречивый протест. Одни отстраненно смотрели в сторону, другие делали вид, будто погружены в чтение, третьи углубились в газеты. Боголепову дали в полной мере почувствовать настроение студенческих умов.

А вскоре после этого, 14 февраля 1901 года, у министра просвещения попросил аудиенции Петр Карпович, бывший студент, дважды до того исключенный из университета. За многие предыдущие годы не было совершено ни одного политического убийства, и министр, не колеблясь, дал согласие на встречу с молодым человеком. Грянул выстрел, и смертельно раненный Боголепов упал наземь.

Эта акция индивидуального террора - за Карповичем не стояла ни политическая, ни партийная организация - отбросила нас ко временам революционного террора периода царствования Александра II, и остается только удивляться, почему покушавшевшегося не казнили. Событие это оставило неизгладимый след в сознании очень многих, в том числе и в моем: в готовности умереть ради торжества справедливости мы усматривали акт великого духовного героизма.

Казалось, царь задался целью укрепить нашу веру в эффективность террора, назначив на место убитого министра престарелого генерала П. С. Ванновского, известною в прошлом своей реакционностью на посту военного министра, но в новом своем качестве приятно удивившего всех справедливым отношением к студентам. Было отменено решение об их принудительном наборе в армию, а к осени 1902 года сосланные студенты возвратились из Сибири.

Ванновский недолго продержался на своем посту. После серии стычек с министром внутренних дел Д. С. Сипягиным, известным своими крайне реакционными взглядами, он был вынужден уйти в отставку. Новым министром просвещения стал Г. А. Зенгер (1902-1904 годы), с которым я был лично знаком. Профессор филологии Варшавского университета, убежденный приверженец классического образования, он получил известность как переводчик на латинский язык пушкинского "Евгения Онегина". Красивый славный человек, но отнюдь не сильная личность, он тем не менее стремился продолжать либеральную политику Ванновского. Его сменил генерал Глазов, чье назначение дало толчок новым студенческим волнениям.

В этот период большинство преподавателей, проявляя осмотрительность, стремились занять нейтральную позицию и лишь немногие решались открыто выступить с осуждением полицейского произвола. И тем не менее в 1903 году около 350 преподавателей поставили свои подписи под петицией в защиту студенческих и академических свобод. Петиция была отклонена.

МОЯ ПЕРВАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕЧЬ

Память не сохранила, по какому поводу я произнес первую политическую речь, однако я точно помню, что было это на студенческом собрании в конце второю курса. Огромная толпа студентов заполнила лестницу центрального входа: пробравшись сквозь толпу до верхней площадки, я и произнес ту свою первую страстную речь. До сих пор не могу понять, что толкнуло меня к этому выступлению, ведь я не принадлежал ни к какой партии. Тем не менее в своей глубоко прочувствованной речи я призвал студентов помочь народу в его освободительной борьбе. Меня встретили шумными аплодисментами

До этого момента моя репутация была безупречна, однако на следующий день меня вызвали к ректору университета. Он приветствовал меня такими словами: "Молодой человек, не будь вы сыном столь уважаемого человека, как ваш отец, внесшего такой большой вклад в служение стране, я немедленно выгнал бы вас из университета. Предлагаю вам взять отпуск и пожить некоторое время вместе с семьей". Наказание было конечно же весьма мягким, тем не менее мне льстило, что отныне я стал "ссыльным студентом". Таков был первый знак отличия, который я получил в борьбе за свободу.

В глазах молодых людей Ташкента я выглядел героем и буквально млел от их восторгов. К несчастью, мой приезд домой был омрачен первым в моей жизни серьезным столкновением с отцом, который был донельзя расстроен всей этой историей. Видимо, его пугала возможность того, что я пойду по пути братьев Ульяновых. Главный его аргумент сводился к тому, что, если я хочу сделать что-нибудь полезное для Родины, я должен думать о своем будущем, настойчиво учиться и избегать опрометчивых поступков. "Поверь мне, - сказал он, - ты еще слишком молод, чтобы понять нужды страны и разобраться в том, что с ней происходит. Станешь старше, поступай как тебе заблагорассудится. А пока изволь слушаться меня". Он добился от меня обещания проявлять благоразумие и держаться в стороне от всякой политической деятельности до окончания университета.

Слова отца произвели на меня огромное впечатление. Он был абсолютно прав, говоря, что я не имел никакого представления о жизни в России; и все же, хоть я и дал ему обещание, я знал, что если не делами, то в мыслях своих накрепко связан с политикой.

Первоначально я предполагал закончить два факультета: исторический и юридический. Однако в конце первого курса вышел приказ Боголепова, запрещающий студентам учиться одновременно на двух факультетах. Мне пришлось оформить перевод на юридический факультет, и из-за этого я окончил университет на год позже положенного.

На третьем и четвертом курсах юридического факультета занятия мои шли вполне удовлетворительно, однако политические события в России, становившиеся все более бурными, тянули меня совсем в другую сторону. Я готовился к академической карьере, надеясь после окончания университета посвятить себя научной работе в области уголовного права. Но в глубине души я уже тогда понимал, что этому не суждено исполниться и что мое место среди тех, кто борется с самодержавием, ибо я был твердо убежден, что ради спасения Родины необходимо как можно скорее добиться принятия конституции. Не социологические доктрины порождали революционное движение в стране. Мы вступали в ряды революционеров не в результате того, что подпольно изучали запрещенные идеи. На революционную борьбу нас толкал сам режим.

Чем больше я размышлял о судьбах России, тем отчетливее осознавал, что в бедах ее повинно не правительство, а верховная власть. Моя точка зрения нашла подтверждение после революции, когда было опубликовано множество документов, мемуаров, сообщений высокопоставленных чиновников и людей, близких к императорской семье. В те дни доступ к таким документам был, конечно, закрыт, и для определения источника зла мне приходилось полагаться на собственный здравый смысл и интуицию. Но проходившие в стране события снова подтвердили мою правоту.

Резкое ограничение свобод в Финляндии породило чувство горечи и глубокое недовольство среди законопослушных и лояльных финнов. По праву и справедливости верховной власти надлежало проявлять заботу о всех народах, населявших империю. Вместо русификации нерусских народов глава верховной власти великой разноплеменной империи должен был бы прилагать все усилия для сплочения и единения всей страны.

Неразумная политика русских властей нашла типичное воплощение на Кавказе в попытках конфисковать собственность Армянской церкви в духовном центре армян Эчмиадзине. Царь остался глух к просьбам католикоса, который дважды обращался к нему с призывом остановить уничтожение армянского народа. Ответа не последовало.

На пост министра внутренних дел вместо убитого Сипягина был назначен Вячеслав Константинович Плеве, воинственный и безжалостный реакционер, который вызывал ненависть даже в правительственных кругах. Вскоре после этою назначения в Кишиневе в пасхальный день (6 апреля 1902 года) состоялась массовая резня евреев. В личном письме царю Витте писал: "Господь Бог поможет нам лишь в том случае, если царь России будет представлять одно, единое государство". Николай II не внял этому предупреждению.

В 1901 году власти провели несколько карательных операций в Полтавской и Харьковской губерниях; подверглись телесным наказаниям сотни крестьян, которые после неурожая 1901 года и последовавшего за ним голода отобрали часть зерна у богатейших помещиков. Поначалу толпы крестьян собирались у помещичьих домов с просьбой выдать им бесплатно зерно и фураж для скота, в чем им было отказано. Спустя несколько недель к поместьям потянулись вереницы крестьянских подвод. Сбив амбарные замки, крестьяне погрузили на подводы столь необходимые им зерно и фураж и уехали. Волнения прокатились и по другим сельскохозяйственным районам. Вскоре после начала крестьянских беспорядков царь присутствовал на военных маневрах, а также на церемонии открытия памятника Александру III в Курске. После завершения церемонии царь встретился на устроенном им под открытым небом приеме с предводителями дворянства всех южных губерний и земств, с волостными и деревенскими старшинами. Обратившись поначалу к представителям помещиков, царь одобрительно заметил: "Мой незабвенный отец, претворяя в жизнь замечательные начинания моего деда, призвал вас вести за собой крестьянство. Вы служили мне верой и правдой. Позвольте поблагодарить вас за эту службу". И обратившись к земцам, сказал наставительно: "Помните, ваш главный долг - обеспечить на местах развитие сельского хозяйства". Когда же очередь дошла до представителей крестьян, в его голосе зазвучал металл. "Этой весной крестьяне разграбили поместья в Полтавской и Харьковской губерниях. Виновные понесут наказание, и, надеюсь, власти не допустят новых беспорядков. Позвольте напомнить вам слова моего покойного отца, с которыми он обратился в Москве по случаю коронации к волостным старшинам: "Слушайтесь во всем наших славных предводителей дворянства и не верьте злонамеренным слухам". Запомните, что нельзя разбогатеть за счет грабежа чужой собственности. Только честный и упорный труд, бережливость и следование Божьим заветам принесут вам благо. Передайте вашим односельчанам все, что я сказал, и скажите им, что я никогда не оставлю их".

Призывать крестьян в начале двадцатого века повиноваться предводителям дворянства было в высшей степени наивно. Это показывает, насколько плохо знал царь страну, которой был призван управлять. Для царя именно дворянство представлялось воплощением всей политической власти и экономического могущества, хотя к тому времени оно перестало играть какую-либо самостоятельную роль и в политической, и в экономической жизни страны. В этом и объяснение того, почему царь принял сторону Плеве, отстаивавшего привилегии дворянства, и почему он сделал Плеве преемником Витте.

Осознав все это. я пришел к выводу, что по вине верховной власти Россию ждут великие беды и испытания.

ПРОФЕССУРА

Университетское образование необходимо, и не только потому, что оно учит, а, по сути дела, вынуждает студента мыслить самостоятельно, но и потому, что оно заставляет его приводить свои суждения в соответствие со знаниями, полученными из первоисточников. В результате некоторые люди меняют свое мировоззрение, отнюдь не отказываясь при этом от своих первоначальных взглядов, а лишь выбирая ту или иную доктрину, которая должным образом подтверждала бы их собственные идеи. Именно это и произошло со мной в процессе занятий на историко-филологическом факультете. Я сам искал и находил профессоров, которые подтверждали правильность моих собственных интуитивных взглядов на окружающий мир.

"Профессора С. Ф. Платонова отличала твердость убеждений и поведения. Всегда безупречно одетый, он не допускал в отношениях со студентами и капли фамильярности. В чем-то он как историк, на мой взгляд, превосходил В. О. Ключевского, поскольку Ключевский свои описания исторических событий и деятелей всегда приукрашивал казавшимися мне излишними саркастическими комментариями. Платонов же, наоборот, всегда излагал суть дела четко и ясно. Он был очень популярен среди студентов, но никогда не был объектом такого поклонения, как Ключевский в Москве. Платонов не раз возил нас на экскурсии - сначала в Псков, потом в Новгород, где знакомил нас с устройством некогда процветавшей там древнерусской демократии.

Профессор греческой истории Тадеуш Зелинский был высокий и красивый, курчавые волосы делали его похожим на одну из любимых им греческих статуй. Его лекции о Платоне и Сократе, о сущности греческой культуры, Прекрасного и Божественного послужили подтверждением моих взглядов о том, что идеи, воплощенные в христианстве, уходят корнями в более древний, дохристианский период.

Профессор Михаил Иванович Ростовцев, в ту пору еще очень молодой, дал нам отменное знание римской истории. Нас буквально завораживали его рассказы о жизни греческих городов, процветавших на берегах Черного моря задолго до рождения Руси. Его лекции об этой дорусской цивилизации на юге России подтверждали вывод о том, что истоки демократии Древней Руси уходили в глубь истории, куда дальше, чем считалось ранее, и что существовала определенная связь между ранней русской государственностью и древнегреческими республиками.

Еще одним замечательным преподавателем был у нас философ Николай Онуфриевич Лосский. Его учение исходило из предпосылки, что человек, как существо духовно независимое, должен развивать в себе голос совести и поступать в соответствии с внутренними побуждениями, свободными от каких-либо несовместимых с его духовностью догм. Это был невысокий, невзрачный человек с горящим открытым взором, который жил в своем собственном мире и отличался болезненной застенчивостью даже в отношениях со студентами. И хотя сегодня ему далеко за 90, он нисколько не изменился, сохранив в первозданности молодость и творческий дух. Перейдя на юридический факультет, я при всякой возможности посещал лекции Платонова и Лосского.

На юридическом факультете меня особенно поразили лекции профессора Льва Иосифовича Петражицкого по философии права. В то время ему было между 35 и 40 . Курс своих лекций он обычно предварял такой фразой: "Вам будет трудно понимать меня, потому что я думаю по-польски, пишу на немецком, а обращаюсь к вам по-русски". Позднее он настолько преуспел в русском языке, что стал блестящим оратором в первой Думе. Как и Зелинский, он был из тех поляков, которые впоследствии стали так непопулярны в Польше Пилсудского из-за своей убежденности в том, что отношения между народами России и Польши должны строиться не на политических, а на братских основах. Они конечно же понимали, что все либерально мыслящие культурные граждане России выступают в поддержку независимости Польши. Таких, как они, высоко ценивших русскую культуру и русские социальные идеи, в Польше не любили.

Петражицкий был выдающимся ученым. Он первый провел четкую грань между правом и моралью, а также между законом per se (как таковым) и законами, созданными государством. Его психологический подход к праву и его теория политической науки, основанная на идее естественного права, которую он возродил одним из первых, наверняка получили бы всеобщее признание, не прекрати тогдашняя Россия своего существования. Отрадно, что сегодня наметилось возрождение интереса к его учению.

Для меня особенно важным было то, что, опираясь на экспериментальную психологию, Петражицкий определял право и мораль как два принципа, сосуществующих в сознании человека и формирующих его внутреннюю жизнь. Подлинная мораль - это внутреннее осознание долга, выполнению которого человек должен посвятить всю жизнь, при одном, однако, обязательном условии: чтобы на него при этом не оказывалось никакого внешнего давления. Согласно Петражицкому, в праве выражается осознание того, что человеческое существо может ожидать от себе подобных и чего, в свою очередь, ожидают от него самого другие. Свою теорию Петражицкий подтверждал опытами с детьми. Позднее я повторил эти опыты на своих сыновьях и нашел их убедительными. В области права и юриспруденции Петражицкий сыграл ту же роль, что Галилей в астрономии.

Еще одна важная идея Петражицкого заключалась в том, что государство по своей природе сверхличность; он утверждал, что государство не должно ограничиваться простой функцией поддержания закона и порядка, но призвано осуществлять руководящую роль в борьбе экономических и социальных сил, происходящей в обществе. Однако он отвергал марксистскую идею о том, что государственная власть - простое орудие в руках правящего класса для эксплуатации и подавления своих оппонентов.

Согласно марксистскому учению, государственной власти предопределено стать "диктатурой пролетариата", когда пролетариат захватит власть. Но коль скоро пролетариат - класс наиболее совершенный идеологически и самый последний в истории человечества, необходимость в диктатуре отпадет сама собой, и наступит эра свободы. История, любил повторять Петражицкий, знает примеры, когда действующие законы перестают отвечать потребностям повседневной жизни, когда у более молодого поколения формируются совершенно иные концепции закона или права. Основываясь на многочисленных примерах, он показал, как появление рабочего класса привело к изменению трудового и социального законодательства во всей Европе. И в данном, конкретном случае такие изменения неизбежны и законны.

Петражицкий - крупный специалист и по римскому праву - принимал участие в разработке гражданского кодекса Германии. Он утверждал, что современным обществам не следует слепо копировать положения римского права, поскольку оно чисто формально и крайне ограниченно рассматривает интересы справедливости и личности. С пришествием Христа, по его мнению, наступила новая эра, когда творческое начало порождается чувством христианской любви.

Петражицкий был худощавый блондин с весьма невыразительной наружностью. И в то же время от него исходила огромная моральная и духовная сила. Влияние его воззрений было столь велико, что возвращение к взглядам на право и мораль, которых ты придерживался до знакомства с его теорией, становилось практически невозможным. Для студентов, привыкших к банальным рассуждениям о праве и морали, его теории казались настолько необычными, что лекции его приходилось проводить в большом зале заседаний, рассчитанном по крайней мере на тысячу студентов.

Много позднее, когда я уже занимал пост в правительстве, он не раз навещал меня и предлагал осуществить немало полезных начинаний в области законов и политики для улучшения социальных отношений. Увы, в условиях 1917 года следовать его отличным советам было едва ли возможно.

Укреплению моих убеждений в значительной степени содействовали и лекции по истории русского права, прочитанные бывшим ректором университета профессором В. И. Сергеевичем, который, к сожалению, был вынужден уйти в отставку после событий 1899 года. Всякий раз, говоря о праве Древней Руси, он подчеркивал, что и "Русская правда" Ярослава Мудрого одиннадцатого века и "Поучения", которые оставил своим сыновьям Владимир Мономах, отвергали смертную казнь.

Рассказывая о правовых отношениях на Руси, он особенно упирал на то, что Русь никогда не знала концепции божественного происхождения власти, и подробно останавливался на взаимоотношениях между престольным князем и народным вече. И если Платонов в своих лекциях подчеркивал политическую сторону конфликта между ними, то Сергеевич рассматривал его с юридической точки зрения.

Когда я поступал в университет, Н. М. Коркунов там уже не преподавал. Однако все мы были знакомы с его трудами, особенно с его лекциями по общей теории права и монографией "Указ и Закон". Убежденный критик всех форм авторитарных режимов, Коркунов стремился при этом доказать, что абсолютизм в России неравнозначен деспотическому полицейскому режиму, поскольку существует универсальный, обязательный для всех закон, которому должны соответствовать все выпускаемые верховной властью указы.

К сожалению, все это было справедливо лишь в теории. Александр Ш в какой-то мере еще считался с этим постулатом. А уж Николай II полностью его игнорировал, глубоко убежденный в том, что воля его, независимо от того, соответствует она или нет действующим законам, обязательна для исполнения всеми его подданными.

Лосский и Петражицкий помогли мне оформить мои интуитивные воззрения в систематическую, рационалистическую структуру. По натуре я никогда не был позитивистом. Ницше, Спенсер и Маркс различными путями пришли к воззрениям, так или иначе основанным на материализме. Мне эти воззрения были всегда чужды. Материальный прогресс - это развитие вещей, преобразование телеги в аэроплан. Однако для 90 процентов просвещенных людей XIX века как в России, так и на Западе это отнюдь не означало, что и духовное развитие человечества должно происходить подобным образом. Абсурдность этих воззрений еще раз доказали две чудовищные войны, а также опыт большевизма и фашизма. Идеи добра, красоты и любви, с одной стороны, и идеи зла - с другой, - вечные составные человеческие натуры, и к пониманию этой истины, на мой взгляд, более всего приблизилась христианская этика. Она пока остается трудным, почти не достижимым идеалом. Для многих людей она представляется абсурдной и нереальной, ибо любовь к врагу противоречит человеческой натуре. Некоторые даже считают, что она лишь ослабляет волю человека.

В студенческие годы эта проблема меня очень занимала и я прочел огромное количество книг о первобытных людях, всячески стремясь найти различия в духовном мире первобытного и современного человека. Такого подтверждения я не обнаружил. Напротив, я утвердился во мнении, что идеалы первобытных обществ, по существу, не отличались от идеалов современного человечества. Общество и тогда и сегодня строило свою жизнь, положив в основу какую-нибудь одну. разделяемую всеми идею, - например веру в то или иное божество. Это могло быть даже идолопоклонство, но и в поклонении идолам выражалась одна, общая для всех идея. Более того, я выяснил, что каждое общество всегда имело в той или иной форме общепринятый кодекс морали.

Взгляд отдельного человека на мир определяется не только логическим мышлением. Так же, как есть люди, неспособные разобраться в музыке или живописи, существуют и такие, которые обитают в трехмерном "научном" мире и не чувствуют присутствия в жизни "иррациональных" элементов. Однажды мой близкий друг признался мне, что ему не дано ни осознать, ни понять Бога. Я ответил: "Значит, в этом и есть суть твоей веры". Человек - существо верующее. Он всегда стремится преобразовать мир в соответствии со своими внутренними мироощущениями. Это - религиозный инстинкт и никакое научное знание управлять им не может.

Еще в школьные годы на меня огромное впечатление произвело утверждение Владимира Сергеевича Соловьева о том, что материалистические теории превращают человеческие существа в крошечные винтики чудовищной машины. И мне всегда были по душе социалисты-революционеры, а также народники, которые были убеждены в том, что стремятся к освобождению человека, а не к превращению его в орудие классовой борьбы.

Я читал также статьи молодого марксиста-экономиста Петра Бернгардовича Струве. Но когда я дошел до той страницы, где он пишет, что индивидуальности нет места в природе и ее не следует принимать в расчет, я понял, что марксизм не для меня. Мое отношение лишь укрепилось, когда я познакомился с "Манифестом Коммунистической партии" К. Маркса и Ф. Энгельса, где утверждается, что общечеловеческая мораль лишь орудие в классовой борьбе, а мораль рабочего класса не имеет ничего общего с моралью капиталистического мира.

	предыдущая		следующая
		оглавление