Виртуальная библиотека
	предыдущая		следующая
		оглавление

---

Глава 24

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ СТАДИЯ БОРЬБЫ ЗА МОЮ РОССИЮ

Последствием генеральского путча был полный паралич всей законодательной и политической деятельности в стране, поэтому я весь ушел в дело спасения основ демократии и защиты интересов России на предстоящей мирной конференции победителей в войне. В сентябре 1917 года с официальным вступлением в войну Соединенных Штатов у меня уже не оставалось никаких сомнений, что наступающий год станет годом разгрома Германии. И не только вследствие использования самого современного американского оружия, но и в результате того, что Германия лишилась поддержки своих союзников - Венгрии и Турции, которые после трех лет сражений с русской армией к 1917 году утратили всякую боеспособность.

Ни неудачи русской армии в конце третьего года войны, ни акты предательства внутри страны не могли уже помешать странам Антанты одержать победу или вычеркнуть из истории войны огромный вклад России в приближающуюся победу,

Генеральный штаб Германии отлично понимал значение военных операций на русском фронте в 1917 году. Вот что писал об этом майор фон дер Бате¹:

"...В 1917 году, когда силы России были совсем исчерпаны и революция уже набросила свою тень, все же еще оставалась угроза войны на два фронта. И это при таком положении, когда Германии улыбалось военное счастье и война на Западном фронте, возможно, могла быть кончена удачным ударом. Это было тогда, когда французское наступление Нивелля, против всяких ожиданий, было сломлено при замешательстве и необычайных потерях на стороне французов, а французский пуалю после этого разочарования начал бунтовать...

И при таких условиях те незначительные германские резервы, которые тогда вообще можно было собрать, снова были брошены на Восточный фронт, чтобы покончить с так называемым наступлением Керенского в Галиции, а затем и с рижским наступлением, и окончательно освободить тыл Западного фронта...

В 1917 году, с точки зрения солдата, был настоящей трагедией тот факт, что германская армия на Западном фронте только тогда могла перейти в наступление против действительно заклятого врага, против англичан, когда у нее уже не было достаточно сил, чтобы пробиться через Амьен и Абвиль к морю..."²

Мы, руководители Временного правительства, отдавали себе в этом полный отчет, и уверенность в победе лежала в основе всей нашей внутренней и внешней политики до самого последнего дня существования свободной России.

К середине сентября, после напряженных боев в районе Риги, военные действия начали стихать. Русские войска отошли на новые оборонительные рубежи. Продолжались незначительные стычки на Юго-Западном и Румынском фронтах. После весеннего и летнего затишья английские войска предприняли попытку продвинуться на северном участке (в районе Ипра), которая, как и весеннее наступление, окончилась неудачей, тем не менее в сентябре на Западном фронте, преимущественно в итальянском секторе, вновь вспыхнули боевые действия. Людендорф был вынужден приступить к постепенной переброске своих ударных частей на Западный фронт, но этот шаг не имел стратегической ценности.

Проведя в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве чистку и заключив под стражу окопавшихся там заговорщиков, генерал Алексеев продержался на посту начальника штаба всего несколько дней. Его заменил молодой, высокоодаренный офицер Генерального штаба генерал Духонин, которого я хорошо узнал, когда он был начальником штаба командующего Юго-Западным фронтом.

Духонин был широкомыслящий, откровенный и честный человек, далекий от политических дрязг и махинаций. В отличие от некоторых, более пожилых офицеров, он не занимался сетованиями и брюзжанием в адрес "новой системы" и отнюдь не идеализировал старую армию. Он не испытывал ужаса перед солдатскими комитетами и правительственными комиссарами, понимая их необходимость. Более того, ежедневные сводки о положении на фронте, которые он составлял в Ставке, носили взвешенный характер и отражали реальное положение вещей, и он никогда не стремился живописать действующую армию в виде шайки безответственных подонков. В нем не было ничего от старого военного чинуши или солдафона. Он принадлежал к тем молодым офицерам, которые переняли "искусство побеждать" у Суворова и Петра Великого, а это, наряду со многим другим, значило, что в своих подчиненных они видели не роботов, а прежде всего людей.

Он внес большой вклад в быструю и планомерную реорганизацию армии в соответствии с новыми идеалами. После ряда совещаний в Петрограде и Могилеве, в которых приняли участие не только министр армии и флота, но также главы гражданских ведомств - министры иностранных дел, финансов, связи и продовольствия, - он составил подробный отчет о материальном и политическом положении вооруженных сил. Из отчета следовал один четкий вывод: армию следует сократить, реорганизовать и очистить от нелояльных лиц среди офицерского состава и рядовых. После этого армия будет способна охранять границы России и. если не предпринимать крупных наступательных операций, защитить ее коренные интересы. Правительство и Верховное командование поставило перед собой задачу обеспечить выход из войны Турции и Болгарии. Это позволило бы восстановить через Дарданеллы связь с союзниками и тем самым положить конец блокаде.

В течение всего лета министры продовольствия, внутренних дел и земледелия безуспешно пытались договориться со Ставкой о демобилизации из армии лиц старших возрастов. И только теперь такая демобилизация стала осуществляться на основе строго определенного плана.

29 сентября в качестве дальнейшего шага в политике, исходящей из близкого окончания войны, министерство иностранных дел учредило специальную межведомственную комиссию для разработки проекта программы продовольственного и медицинского обеспечения на период демобилизации и возвращения беженцев.

В конце сентября я направил Ллойд Джорджу послание, в котором информировал его о проводимой реорганизации армии и сокращении ее численности. Я подчеркнул, однако, что всеобщему военному наступлению западных союзников в 1918 году будет оказана вся необходимая поддержка на русском фронте, однако сама Россия не сможет предпринять существенных наступательных операций. Послание было отправлено в Лондон английским послом, и до сих пор оно не опубликовано, погребенное в архивах британского правительства.

Шаги, предпринятые Временным правительством в целях реорганизации армии, были единственным возможным средством облегчить бремя войны, которое несли и армия, и весь народ, избежав при этом раскола с союзниками, что могло бы лишить Россию решающего голоса в послевоенном урегулировании.

Тем временем настойчивые усилия Терещенко в дипломатической сфере укрепили тенденции в пользу заключения справедливого и демократического мира, и на совещании правительства с представителями политических партий 22 сентября он смог сообщить, что конференция союзников по вопросу о целях войны, созыву которой он отдал столько усилий, состоится в конце октября.

Несмотря на катастрофические последствия военного мятежа, конструктивная работа в течение шести предшествовавших ему месяцев не прошла даром. Ни в один из дней сентября 1917 года не находилась русская армия в том состоянии паралича, который поразил ее в первые недели после падения монархии. Подавляющее большинство офицеров остались верными своему долгу. Они сохраняли спокойствие и делали все возможное, чтобы справиться с теми силами, которые подрывали боевой дух солдат. Армейские комитеты и другие организации на фронте, за редким исключением, вели напряженную борьбу по искоренению пораженческих тенденций. На Демократическом совещании представители фронтовых организаций решительно выступили против деструктивных настроений, которые быстро распространялись среди интеллигенции и рабочих в столице. Можно утверждать, что в целом правительство республики пользовалось твердой поддержкой армии.

Не лишилось правительство и поддержки всего населения, которое, как и в период сразу после Февральской революции, снова стало жертвой актов беззакония и могло рассчитывать лишь на защиту со стороны правительства. 27 августа безо всякого согласования с правительством насмерть перепуганные Корниловским мятежом эсеры и меньшевики при содействии большевиков создали по всей стране "народные комитеты" по борьбе с контрреволюцией. Контроль над этими комитетами немедленно захватили большевики и их сторонники. Сразу после этого правительство стало получать со всех сторон призывы о помощи против самоуправства самозваных "защитников".

4 сентября был опубликован закон (№ 479) о роспуске этих комитетов. Однако ВЦИК, видимо, считая себя самостоятельной властью, отдал приказ комитетам игнорировать этот закон.

Насаждаемая большевиками "защита от контрреволюции" распространялась на все большее число людей, независимо от того, хотели они или не хотели такой "защиты". Местные власти там, где могли это сделать, распускали эти комитеты, однако они далеко не всегда могли справиться с последствиями их деятельности. Министру внутренних дел приходилось все чаще и чаще прибегать к помощи специальных организаций, созданных местными гражданскими руководителями, а в середине октября военный министр генерал А. И. Верховский был вынужден направить войска в помощь гражданской администрации.

Несмотря на серьезность создавшегося положения, в сентябре и октябре правительство приняло целый ряд законов, касающихся предстоящего Учредительного собрания. Выборы в Учредительное собрание при таких условиях были крайне трудным делом для местных властей. И чтобы все-таки обеспечить выборы в назначенный срок, а именно 12 ноября, в избирательную процедуру необходимо было ввести некоторые упрощения. И, что особенно важно, эта работа была выполнена, и несмотря на все трудности, созданные большевиками, несмотря на все их попытки вызвать беспорядки, выборы все же состоялись, и состоялись в тот самый день, который установило Временное правительство. Большевики, находившиеся тогда у власти, получили на них лишь четверть голосов избирателей.

Сегодня, спустя 48 лет, я с полным основанием могу сказать, что несмотря на три года войны и блокады, несмотря на союз Ленина с Людендорфом и на ту помощь, которую оказали союзники сторонникам Корнилова, демократическое правительство, которое посвятило себя служению народу и выполнению его воли, не удалось бы свергнуть, если бы борьба с ним велась честно, а не при помощи лжи и клеветы.

Разнузданная кампания дискредитации как Временного правительства, так и меня лично в разгар Корниловского мятежа, несомненно, стала. одним из важных факторов разрушения демократии в России.

Мои показания Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию дела о генерале Л. Г. Корнилове и его соучастниках 8 октября 1917 года завершались словами: "Для меня лично несомненно, что за Корниловым работала совершенно определенная группа лиц, связанная не только готовящимся планомерным заговором, но и обладающая большими материальными средствами и располагающая возможностью получать средства из банков. Это для меня совершенно несомненно"³. Мои подозрения имели весьма существенные основания.

12 декабря 1917 года "Известия" опубликовали письмо генерала Алексеева, которое он написал Милюкову 12 сентября. В нем говорилось; "Дело Корнилова не было делом кучки авантюристов. Оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции... Цель движения - не изменить существующий государственный строй, а переменить только людей, найти таких, которые могли бы спасти Россию... Выступление Корнилова не было тайною от членов правительства. Вопрос этот обсуждался с Савинковым, Филоненко⁴ и через них - с Керенским. Только примитивный военно-революционный суд может скрыть участие этих лиц в предварительных переговорах и соглашении. Савинков уже должен был сознаться печатно в этом...

Движение дивизий 3-го Конного корпуса к Петрограду совершилось по указанию Керенского, переданному Савинковым...

Но остановить тогда уже начатое движение войска и бросить дело было невозможно, что генерал Лукомский и высказал в телеграмме от 27 августа номер 6406 Керенскому: "...приезд Савинкова и Львова, сделавших предложение генералу Корнилову в том же смысле от вашего имени, заставило генерала Корнилова принять окончательное решение, и, идя согласно с вашим предложением, он отдал окончательные распоряжения, отменять которые теперь уже поздно..."

Из этого отказа Керенского, Савинкова, Филоненко от выступления, имевшего цель создания правительства нового состава, из факта отрешения Корнилова от должности вытекли все затруднения 27-31 августа. Рушилось дело: участники видимые объявлены авантюристами, изменниками и мятежниками. Участники невидимые или явились вершителями судеб и руководителями следствия, или отстранились от всего, отдав около 30 человек на позор, суд и казнь.

Вы до известной степени знаете, что некоторые круги нашего общества не только знали обо всем, не только сочувствовали идейно, но, как могли, помогали Корнилову... Почему же ответить должны только 30 генералов и офицеров, большая часть которых и совсем не может быть ответственной?..

Пора начать кампанию в печати по этому вопиющему делу. Россия не может допустить готовящегося в самом скором времени преступления по отношению ее лучших, доблестных сынов...

К следствию привлечены члены Главного Комитета офицерского союза, не принимавшие никакого участия в деле... Почему они заключены под стражу? Почему им грозят тоже военно-революционным судом?..

У меня есть еще одна просьба. Я не знаю адресов гг. Вышнеградс-кого, Путилова и других. Семьи заключенных офицеров начинают голодать. Для спасения их нужно собрать и дать комитету Союза офицеров до 300 000 руб... В этом мы офицеры более чем заинтересованы.

...Если честная печать не начнет немедленно энергичного разъяснения дела, настойчивого требования правды и справедливости, то через 5-7 дней наши деятели доведут дело до военно-революционного суда с тем, чтобы в несовершенных формах его утопить истину и скрыть весь ход этого дела. Тогда генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел, какие истинные цели он преследовал и как в тяжкую минуту он, покинутый всеми, с малым числом офицеров предстал перед спешным судом, чтобы заплатить своею судьбою за гибнущую родину...

Подпись: Михаил Алексеев".

Разумеется, скрытый смысл обращения генерала Алексеева был правильно понят теми, кто "боялся скомпрометировать себя", как и самим Милюковым. Необходимые денежные средства были срочно собраны Путиловым и другими финансистами, которые и были подлинными организаторами дела Корнилова. Одновременно на свет появился новый печатный орган "Общее дело", который принял самое активное участие в кампании прессы в рамках замысла Алексеева. Своей задачей это издание ставило дискредитацию меня, как главу Временного правительства, и публиковавшиеся в нем материалы имели огромную ценность для Ленина в его попытках представить меня как "предателя революции", очевидного пособника и подстрекателя Корнилова!

Полная картина заговора раскрылась лишь после захвата большевиками власти. Имя генерала Алексеева не упоминалось ни в одном из документов, относящихся к заговору, а потому причастность к нему генерала доказать было нелегко. Я прочитал его письмо от 12 сентября уже после Октябрьской революции, находясь в подполье и работая над материалами, связанными с Корниловским мятежом. Генерал Алексеев был не только видным и проницательным стратегом, но и весьма хитрым политиком. Он понимал причины провала попытки Ленина захватить в июле власть и последовавшего через два месяца почти мгновенного поражения Корнилова. Он осознал, что новому претенденту на власть, чтобы иметь хоть какой-то шанс на успех, прежде всего необходимо разрушить тесные связи между народом и армией, с одной стороны, и Временным правительством - с другой, путем компрометации наших идеалов и дискредитации меня лично. На это и направили лавину лжи и клеветы сторонники Корнилова, которые рассматривали свое поражение лишь как временную неудачу. Нет нужды говорить, что все сказанное ими лило воду на мельницу другого претендента на диктаторскую власть - Ленина. Генерал Алексеев отдавал себе отчет, что подобная тактика побудит необразованные массы качнуться влево, но это не заботило ни его, ни его сторонников. Их вообще не беспокоила перспектива захвата большевиками власти. Ленин сбросит Керенского, размышляли они, и тем самым, не подозревая об этом, расчистит путь к созданию "крепкого правительства", которое неизбежно придет к власти через три или четыре недели⁵.

В ходе этой клеветнической антиправительственной кампании "солидные" газеты не только распространяли компрометирующие слухи и сплетни, но публиковали и заведомо ложные свидетельства, вроде Корниловского, и фальшивые документы. Именно такие "документы" дали в руки Ленина, Троцкого, Сталина и им подобным необходимые "свидетельства", чтобы изобразить меня сторонником Корнилова.

В интервью газете "Русские ведомости", которое он дал в Москве 4 октября, председатель комиссии по расследованию дела Корнилова И. С. Шабловский заявил, что смог познакомиться с опубликованными материалами по этому делу лишь по возвращении из Ставки в Москву. Отвечая на вопросы представителей печати, он между прочим сказал:

"Если даже признать, что опубликованные записки ярко и исчерпывающе обрисовывают роль генерала Корнилова, то все же они касаются исключительно того периода времени, когда генералом Корниловым еще не был предъявлен известный ультиматум Временному правительству. С того времени поведение и мотивы действий генерала Корнилова не находят себе никаких объяснений в опубликованных газетами материалах. Кроме того, и по существу эти материалы не вполне точны. Я мог бы исправить не только отдельные слова и выражения, но и целые показания генерала Алексеева, которые на днях были опубликованы в печати.

Для всестороннего обсуждения всех обстоятельств, предшествовавших известному ультиматуму, следственная комиссия допросила А. Ф. Керенского, который сам пожелал явиться и дать комиссии свои компетентные разъяснения. Возможно, что на днях министр-председатель будет передопрошен". (Новые показания я представил комиссии 8 октября, однако мой подробный и исчерпывающий отчет об "ультиматуме" конечно же не появился ни в одной из газет.)

"Вообще же, - закончил ген. Шабловский, - весь шум, поднятый опубликованными записками, только мешает правильному течению следствия; в сущности ничего не разъясняя, оглашение данных предварительного следствия ведет к нежелательным кривотолкам, тревожащим общество, и не дает следственной власти спокойно и беспристрастно разрешить тог больной вопрос, который получил историческое название "корниловщины"⁶.

8 октября в газетах было помещено официальное заявление чрезвычайной комиссии, в котором говорилось, что в связи с тем, что в различных органах печати появились многочисленные сообщения, касающиеся обстоятельств дела Корнилова, а также отчеты о показаниях лиц, представших перед этой комиссией, комиссия заявляет, что опубликованные сообщения не исходят ни от комиссии, ни от ее членов. Далее отмечалось, что комиссия с пониманием воспринимает законный интерес общественности к этому делу, но тем не менее не считает пока возможным публиковать факты, полученные ею в целях полного и объективного расследования. Соответствующее заявление для печати будет сделано сразу же по завершении работы комиссии.

Однако оба эти заявления председателя комиссии не остановили потока лжи и клеветы. "Честные" газеты, поддерживавшие генерала Алексеева, продолжали отравлять сознание общественности, изображая меня политическим шарлатаном и мошенником, а ленинские газеты, вроде "Рабочего пути" и многих других большевистских изданий, с готовностью перепечатывали все эти публикации. Должен признаться, что вся эта чудовищная и гнусная кампания полностью измотала меня, мне, однако, ничего не оставалось, как хранить молчание⁷, глядя, как внедряются ядовитые семена в сознание интеллигенции, солдат и рабочих, подрывая авторитет мой личный и правительства. На какое-то время я утратил веру в людскую справедливость. Приехав в Ставку Верховного главнокомандования, я даже потерял сознание и в течение нескольких дней находился в критическом состоянии. Привели меня в чувство слова генерала Духонина: "Керенский, вы не можете, не имеете права устраниться от дел в столь критическое время. Вы несете на своих плечах слишком большую ответственность". Через день я был уже на ногах, готовый с прежней решимостью продолжить свою борьбу.

В период сентябрьского затишья на фронте, когда германское командование убедилось, что действия Ленина в России все еще не дали результатов, когда все германские союзники во главе с Австро-Венгрией лишь искали предлога, чтобы выйти из войны, Берлин решился на последнюю, крайнюю меру и бросил против России весь свой флот, включая все дредноуты, линкоры, крейсера, миноносцы и подводные лодки и даже прибегнув к поддержке авиации.

27 сентября (или 28) мы получили сигнал, что к русским берегам приближается армада германских кораблей. Сразу же после этого командующий Балтийским флотом уведомил нас о начале военных действий. Газеты сообщали, что линейный корабль "Слава" вместе с крейсерами "Баян" и "Гражданин" вошли в соприкосновение с противником в районе Рижского залива и огнем орудий крупного калибра отогнали авангард противника. Установив затем местоположение основных сил противника, они вступили с ними в бой. В состав основных сил входили два дредноута, которые в силу своего технического превосходства стремились вести огонь с максимально дальней дистанции, превышающей дальность стрельбы с наших устаревших линейных кораблей. Несмотря на очевидное превосходство сил противника, русские военные корабли в течение длительного времени обороняли подходы (к Моонзунду), и лишь серьезные повреждения, нанесенные огнем дредноутов, вынудили их отойти в Моонзундский канал. Огромная пробоина, полученная "Славой" ниже ватерлинии, привела к гибели корабля. Во время перестрелки русские береговые батареи, расположенные у входа в Моонзунд, отогнали крейсера противника, которые пытались приблизиться к линкорам. В конце операции германские дредноуты обратили огонь своих пушек на береговые батареи и в короткое время уничтожили их. Другая группа русских военных кораблей, находившихся в Моонзунде, отражала ожесточенные атаки противника с севера. Атаки не увенчались успехом. Одновременно большое число вражеских гидроаэропланов подвергли массированной бомбардировке наши корабли, доки и остров Моон, занятый русскими частями. Наблюдательные посты засекли, как и в предыдущие дни, вблизи островов Эзель и Даго много кораблей противника, включая дредноуты, в сопровождении крейсеров и сторожевых кораблей. Только на рейде, в самом дальнем видимом квадрате, наблюдатели насчитали до 65 вымпелов.

Морское сражение за Моонзунд внесло славную страницу в историю русского флота. Как и бои под Ригой, оно показало, на что способны русские люди и что они могут вынести, если их родине грозит опасность. 3 октября германский флот провел операцию по высадке десанта на остров Эзель и в район Моонзундских укреплений, прикрывавших подступы к Кронштадту и Петрограду.

12 октября большевики учредили при Петроградском Совете Военно-революционный комитет. Официально он был призван защищать "столицу революции" от германского вторжения, но в действительности стал штабом подготовки вооруженного восстания против правительства. Послушные указаниям Ленина, большевики во всех своих публичных заявлениях с негодованием отвергали сообщения о такой подготовке, однако в инструктивном письме, посланном из Финляндии, Ленин писал, что, готовясь к вооруженному восстанию, мы должны приписать своим противникам не только ответственность, но и инициативу в его организации.

Выполняя эту директиву, Троцкий в своих статьях лицемерно утверждал, что разрушая российскую демократию, солдаты, рабочие и матросы Петрограда были убеждены, что они на самом деле спасают ее от "корниловцев" и надвигающейся контрреволюции. Позднее Ленин не раз прибегал к подобному двурушничеству - при подготовке сепаратного мира, разгоне Учредительного собрания, ликвидации всех гражданских и политических свобод и в своей безжалостной войне против крестьянства.

Играя на подлинно патриотических чувствах народа, Ленин, Троцкий и им подобные цинично утверждали, что "прокапиталистичес-кое" Временное правительство во главе с Керенским готово предать родину и революцию, свободу и достоинство отечества и намерено продать все это немцам. А поэтому, согласно их рассуждениям, долг тех, кто ведет борьбу за "почетный, демократический мир для всех народов", - свержение сторонников позорного сепаратного мира, чтобы "демократическая революционная Россия" могла установить мир с народами другой стороны через головы "империалистических правительств".

На рабочих митингах они говорили уже другим языком, в какой-то степени более откровенным. Тут они рассуждали о "диктатуре пролетариата". Только такая диктатура, уверяли они, способна защитить достижения революции и завоеванную свободу. Пролетариат - твердый и несгибаемый защитник мира, он требует свержения правительства Керенского, чтобы установить свою диктатуру в интересах самой революции; это - единственное средство, с помощью которого крестьяне, рабочие и солдаты смогут добиться демократического мира, земли и полной свободы.

Многие рабочие свято верили во все это и были готовы разрушить свободу и распять революцию во имя грядущей тоталитарной диктатуры, уверенные, что выполняют "освободительную миссию пролетариата".

Иные иностранцы могут подумать, что лишь политически незрелые, неграмотные русские солдаты, матросы и рабочие могли попасться на эту грубую, искажающую истину ложь Ленина. Ничего подобного! Есть высшая форма лжи, которая уже одной своей чрезмерностью импонирует людям, независимо от их интеллектуального уровня. Есть некий психологический закон, согласно которому, чем более чудовищна ложь, тем охотнее ей верят. Именно в расчете на этот изъян человеческой души и строил Ленин свою стратегию захвата власти.

Ленин, Зиновьев, Каменев и Троцкий - все они провели много лет за границей в тех же эмигрантских кругах, в которых вращались другие социалисты небольшевистского толка. С точки зрения этих последних, большевизм представлял собой просто-напросто самое крайнее крыло общего социалистического и революционного движения. Среднему социалисту трудно было поверить, что Ленин, в глубине души мечтавший о мировой революции, способен встать на путь практического сотрудничества с немцами.

В их глазах это была несомненная и очевидная "гнусная клевета"! Так же как они психологически не допускали и мысли, что Ленин и его генеральный штаб готовы силой оружия разогнать Учредительное собрание.

Ленин оставался в Финляндии до начала Октябрьского восстания, однако от его имени в Петрограде действовали два его надежных агента - Троцкий и Каменев. На Троцкого была возложена ответственность за техническую подготовку восстания и за политическую агитацию среди масс солдат, матросов и рабочих. Перед Каменевым была поставлена другая, отнюдь не менее важная задача: в период, непосредственно предшествующий восстанию, ему надлежало отвлечь внимание социалистических партий от подлинных целей Ленина, рассеять их подозрения и добиться, чтобы в момент выступления Троцкого эти партии не оказали Временному правительству активной помощи.

Каменев выполнил эту задачу превосходно. Этот мягкий, приветливый человек в совершенстве владел искусством с подкупающим правдоподобием прибегать ко лжи. С удивительной легкостью он завоевывал расположение тех самых людей, которых водил за нос, и проделывал это с выражением почти детской невинности на лице.

А решающий момент стремительно приближался. На 12 ноября были назначены выборы в Учредительное собрание. Но Ленин не мог позволить себе дожидаться их, ибо, по собственному его признанию, не мог рассчитывать на получение большинства. 7 ноября в Петрограде должен был начать работу II Всероссийский съезд Советов. По мнению Ленина, было бы предательством революции придерживаться детских и позорных формальностей, ожидая открытия съезда, ибо, хотя Советы и представляли собой отличное оружие при захвате власти, они превратились бы в бесполезную игрушку после ее захвата⁸.

Крайне важно было вырвать власть из рук Временного правительства, до того как распадется австро-германо-турецко-болгарская коалиция, другими словами, до того, как Временное правительство получит возможность заключить совместно с союзниками почетный мир. Интересы Ленина и германского Генерального штаба снова совпали. Для того чтобы помешать Австрии подписать сепаратный мирный договор, немцам нужен был переворот в Петрограде. Для Ленина немедленный мир с Германией сразу после захвата власти был единственным средством установления диктатуры.

И немцы, и Ленин конечно же знали, что 28 октября министр иностранных дел Терещенко, представитель Ставки Верховного главнокомандования генерал Головин, представитель социал-демократов Скобелев, а также английский посол должны были отбыть в Париж, чтобы принять участие в конференции стран Антанты, назначенной на 3 ноября, которая, без сомнения, могла оказать воздействие на весь ход войны.

Очень многие люди, принадлежавшие к социалистическим партиям, расценивали слухи о предстоящем большевистском восстании как "контрреволюционные измышления". Все еще находясь под впечатлением недавнего корниловского путча и воздействием убаюкивающей и изощренной пропаганды Каменева, левые партии боялись только "угрозы справа". Как я уже сказал, такой угрозы вообще не существовало, и начиная с 30 августа Ленин отлично понимал это.

Следует иметь в виду, что, готовя свой удар по Петрограду, правые заговорщики всячески стремились "организовать" в городе большевистский мятеж. Теперь же, в середине октября, все приспешники Корнилова, из числа военных и гражданских лиц, получили указания противодействовать всем мероприятиям правительства по подавлению большевистского восстания.

Таким образом, как и раньше борьбу определяли три основные силы.

Большевистская и правая пресса, большевистские и правые агитаторы с одинаковым рвением яростно критиковали меня. Существовало, конечно, различие в терминологии, которую они использовали для нападок: большевики называли меня "Бонапартом", а правые - "полубольшевиком", однако и для того лагеря, и для другого имя мое было символом демократической, революционной, свободной России, которую нельзя было уничтожить, не уничтожив возглавляемого мною правительства.

И большевики, и сторонники Корнилова отлично понимали, что, уничтожив моральный авторитет тех, кто воплощал верховную власть в республике, они на долгие годы парализуют все демократические и народные силы в России.

Однако, как и в Смутное время за триста лет до того, политическое самосознание многих высокопоставленных деятелей и политиков явно притупилось. Ослабела воля, иссякло терпение, и это в тот момент, когда решалась судьба России, когда русский народ, по справедливому замечанию Черчилля, держал победу в своих руках.

Я твердо уверен, что восстание 24-25 октября не случайно совпало по времени с серьезным кризисом в австро-германских отношениях, как не случайно "совпало" контрнаступление Людендорфа с предпринятой Лениным попыткой восстания в июле.

К 15 ноября предполагалось заключить сепаратный мир России с Турцией и Болгарией. Вдруг совершенно неожиданно где-то 20 октября мы получили секретное послание от министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Чернина. В письме, которое пришло к нам через Швецию, говорилось, что Австро-Венгрия втайне от Германии готова подписать с нами мир. Предполагалось, что представители Вены прибудут на конференцию о целях войны, которая должна была открыться в Париже 3 ноября.

Вполне вероятно, что Людендорф и все другие сторонники войны до последней капли крови узнали об этом раньше нас. А посему задача Людендорфа сводилась теперь к тому, чтобы помешать Австрии выйти из войны, а план Ленина - к захвату власти до того, как правительство сможет разыграть эту козырную карту, лишив его тем самым всех шансов на захват власти.

24 октября Ленин направил членам Центрального комитета истерическое письмо, в котором говорилось: "Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно...

Нельзя ждать!! Можно потерять все!! ...

Было бы гибелью... ждать колеблющегося голосования 25 октября"⁹...

В ночь на 23 октября Военно-революционный комитет Троцкого, отбросив всякую маскировку, начал отдавать приказы о захвате в городе правительственных учреждений и стратегических объектов.

Имея на руках эти документальные подтверждения начинающегося восстания, я в 11 утра 24 октября отправился на заседание Совета Российской республики и попросил председательствующего Авксентьева немедленно предоставить мне слово.

Я произносил речь, когда ко мне подошел Коновалов и протянул мне записку. Ознакомившись с ней, я после паузы продолжал: "Мне сейчас представлена копия того документа, который рассылается сейчас по полкам: "Петроградскому Совету Рабочих и Солдатских депутатов грозит опасность. Предписываю привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя Подвойский. Секретарь Антонов". (Крики справа: "Предатели!") Таким образом в столице в настоящее время существует состояние, которое на языке судейской власти и закона именуется состоянием восстания. В действительности это есть попытка поднять чернь против существующего порядка и сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплоченными полками железного кулака Вильгельма! (Возглас в центре: "Правильно!". Слева шум и возгласы: "Довольно!")

Я говорю с совершенным сознанием: чернь, потому что вся сознательная демократия и ее Центральный исполнительный комитет, все армейские организации, все, чем гордится и должна гордиться свободная Россия, разум, совесть и честь великой русской демократии протестует против этого. (Бурные аплодисменты на всех скамьях, за исключением тех, где находятся меньшевики-интернационалисты...)

Отчетливо понимая, что объективная опасность этого выступления заключается не в том, что часть здешнего гарнизона может захватить власть, а в том, что это движение, как и в июле месяце, может быть сигналом для германцев на фронте, для нового удара на наши границы и может вызвать новую попытку, может быть более серьезную, 4ем попытка генерала Корнилова. Пусть вспомнят все, что Калущ и Тарнополь совпали с июльским восстанием...

Я пришел сюда, чтобы призвать вас к бдительности, для охраны всех завоеваний свободы многими поколениями, жертвами, кровью и жизнью завоеванной свободным русским народом. Я пришел сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу, встретит единодушную поддержку всех за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза и поддержку не только Временного Совета, но и всего Российского государства. (Бурные аплодисменты всех, за исключением меньшевиков-интернационалистов.) С этой кафедры от имени Временного правительства я уполномочен заявить: Временное правительство исходя из определенного взгляда на современное состояние вещей находило одной из главных своих обязанностей по возможности не вызывать острых и решительных колебаний до Учредительного собрания. Но в настоящее время Временное правительство заявляет: те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмелились поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной. решительной и окончательной ликвидации. (Бурные аплодисменты справа, в центре и частично левых сил; смех представителей интернационалистов.) Пусть население Петрограда знает, что оно встретит власть решительную и, может быть, в последний час или минуты разум, совесть и честь победят в сердцах тех, у кого они еще сохранились. (Аплодисменты представителей центра и левых.) Я прошу от имени страны, да простит мне Временный Совет Республики, - требую, чтобы сегодня же в этом заседании Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания"¹⁰.

 

Твердо убежденный в том, что Совет поддержит мои требования, я возвратился в штаб Петроградского военного округа, чтобы заняться принятием мер по уничтожению восстания в самом зародыше. Я был уверен, что через пару часов получу положительный ответ. Однако день кончался, а ответа все не было. Лишь к полуночи ко мне явилась делегация от социалистических групп Совета и вручила мне резолюцию, принятую после бесконечных и бурных дебатов левым большинством Совета в разного рода комитетах и подкомитетах.

Резолюция эта, уже никому тогда не нужная, не представляла никакой ценности ни для правительства, ни для кого-либо еще. Она была бесконечно длинная, запутанная, обыкновенным смертным мало понятная. Более внимательно прочитав ее, я понял, что в ней содержится выражение условного доверия правительству, обставленное многочисленными оговорками и критическими замечаниями.

Возмущенный, я в довольно резкой форме сказал Дану (который возглавлял делегацию), что резолюция совершенно неприемлема. Мое раздражение Дан встретил спокойно. Никогда не забуду того, что он сказал. На его взгляд и, видимо, на взгляд других членов делегации, я преувеличиваю события под влиянием сообщений моего "реакционного штаба". Затем он сообщил, что неприятная "для самолюбия правительства" резолюция большинства Совета республики чрезвычайно полезна и существенна для "перелома настроения в массах"; что эффект ее "уже сказывается" и что теперь влияние большевистской пропаганды будет "быстро падать". С другой стороны, по его словам, сами большевики в переговорах с лидерами советского большинства изъявили готовность "подчиниться воле большинства Советов", что они готовы "завтра же" предпринять все меры, чтобы потушить восстание, "вспыхнувшее помимо их желания, без их санкции". Не без видимой угрозы он заявил, что все принятые правительством меры к подавлению восстания только "раздражают массы" и что вообще я своим вмешательством лишь "мешаю представителям большинства Советов успешно вести переговоры с большевиками о ликвидации восстания". Во всем этом явственно чувствовалась рука Каменева: не произнеся ни слова, я вышел в соседнюю комнату, где проходило заседание правительства, и зачитал текст резолюции. Затем я изложил суть нашего разговора с Даном. Нетрудно представить себе реакцию моих коллег. Я вернулся в комнату, где сидели члены делегации, и возвратил Дану документ, соответственно прокомментировав эту бессмысленную и преступную резолюцию"¹¹.

Делегация Совета Республики посетила меня, когда вооруженные отряды Красной гвардии занимали одно за другим правительственные здания и арестовали одного из министров правительства - Карташева, который направлялся домой после заседания в Зимнем дворце Временного правительства. Карташева доставили в Смольный почти одновременно с возвращением туда Дана, намеревавшегося продолжить переговоры с Каменевым о путях "ликвидации восстания, вспыхнувшего" вопреки воле большевиков.

По словам Дана, самую большую угрозу завоеваниям революции в то время представлял мой "реакционный штаб". На деле же, однако, три четверти офицеров Петроградского военного округа, как и Дан с его друзьями, саботировало все усилия правительства справиться с восстанием, которое быстро набирало силу.

Проведя всю ночь 24 октября в переговорах с представителями других социалистических партий, Каменев достиг своей цели: военные организации эсеров и меньшевиков сохраняли полную пассивность. А большевистские агитаторы беспрепятственно занимались своим делом в солдатских казармах, не встречая никакого противодействия со стороны представителей меньшевиков и эсеров.

 

 

Ночь с 24 на 25 октября прошла в напряженном ожидании. Мы ждали прибытия с фронта воинских частей. Я вызвал их загодя, утром 25 октября они должны были быть в Петрограде. Однако вместо войск поступили телеграммы и телефонограммы о блокаде и саботаже на железных дорогах.

К утру (25 октября) войска так и не прибыли. Центральная телефонная станция, почтамт и большинство правительственных зданий были заняты отрядами Красной гвардии. Здание, где всего лишь день назад проходили бесконечные и бессмысленные дебаты Совета Республики, также захватили красногвардейцы.

Зимний дворец оказался в полной изоляции, с ним не было даже телефонной связи. После продолжительного заседания, которое затянулось до раннего утра, большинство членов правительства отправились домой, чтобы хоть немного передохнуть. Оставшись одни, мы с Коноваловым пошли в штаб военного округа, который находился совсем рядом на Дворцовой площади. С нами пошел еще один министр, Кишкин, наиболее известный в Москве либеральный деятель.

После краткого совещания было решено, что я немедленно отправлюсь навстречу эшелонам с войсками. Мы были абсолютно уверены, что паралич, охвативший демократический Петроград, будет преодолен, как только все поймут, что заговор Ленина - это не плод какого-то недоразумения, а предательский удар, полностью отдающий Россию на милость немцев.

 

На всех улицах вокруг Зимнего дворца стояли патрули Красной гвардии. Все контрольно-пропускные посты на подступах к Петрограду вдоль дорог к Царскому Селу, Гатчине и Пскову были тоже заняты большевиками.

Понимая всю рискованность такого шага, я решил ехать через город в автомобиле. Такие поездки я совершал постоянно, и к ним все привыкли. Когда подали мой превосходный открытый автомобиль, мы объяснили солдату-шоферу его задачу. В последний момент, когда помощник командующего Петроградским военным округом, мой адъютант и я были готовы отправиться в путь, прибыли представители английского и американского посольств и предложили нам выехать из города в автомобиле под американским флагом. Я поблагодарил союзников за их предложение, однако сказал, что главе правительства не пристало ехать по улицам русской столицы под прикрытием американского флага. Позднее я, однако, узнал, что один из моих офицеров, который не поместился в нашей машине, сел в автомобиль союзников, который следовал за нами на некотором расстоянии.

Попрощавшись с Коноваловым и Кишкиным, оставшимися в Петрограде, я тронулся в путь. Впереди сидели водитель и адъютант, я - в своей обычной полувоенной форме - сзади. Рядом со мной сидел помощник командующего войсками Петроградского округа Кузмин, напротив нас - еще два адъютанта¹².

Водителю было ведено ехать по главной столичной улице в сторону контрольно-пропускных постов с обычной скоростью. Такой расчет полностью оправдался. Мое появление на улицах охваченного восстанием города было столь неожиданно, что караулы не успевали на это отреагировать надлежащим образом. Многие из "революционных" стражей вытягивались по стойке "смирно" и отдавали мне честь! Выскочив за пределы города, водитель нажал на акселератор, и мы вихрем понеслись по дороге. Видимо, ему инстинктивно чудилось, будто кто-то уже донес Ленину и Троцкому о моем отъезде.

У контрольно-пропускного пункта у Московской заставы нас обстреляли, тем не менее мы благополучно прибыли в Гатчину. Несмотря на попытку задержать нас там, мы и Гатчину миновали благополучно.

К ночи мы добрались до Пскова, где размещалась Ставка командующего Северным фронтом. Чтобы чувствовать себя в полной безопасности, мы устроились на частной квартире моего шурина генерал-квартирмейстера Барановского. По моему приглашению на квартиру прибыл командующий генерал Черемисов, который, однако, как выяснилось, уже вступил во "флирт" с большевиками. Движение войск к Петрограду. о котором я распорядился, было остановлено по его приказу. После довольно резкого разговора генерал Черемисов удалился.

У нас не было никаких сомнений, что он сообщит новым хозяевам положения о моем прибытии в Псков. А потому нам ничего не оставалось, как ехать дальше, в сторону фронта.

В маленьком городишке под названием Остров располагался 3-й Конный казачий корпус. Именно этому подразделению под командованием генерала Крымова надлежало в сентябре захватить столицу. В разговоре со мной Черемисов сообщил, что новый командующий 3-м корпусом генерал Краснов, находясь в Пскове, пытался установить со мной связь. Я поинтересовался, где Краснов находится в настоящее время, и получил ответ, что он возвратился в Остров.

Мы решили немедленно отправиться в Остров и, если не найдем там Краснова, ехать в Могилев, чтобы встретиться в Ставке с начальником штаба Верховного главнокомандования генералом Духониным. Позже я узнал, что Духонин дважды пытался установить со мной связь по телефону, однако Черемисов воспрепятствовал нашему разговору. Духонин по прямой линии связался со ставкой Северного фронта и разговаривал с начальником штаба Черемисова Лукирским. В самом начале разговора Лукирский сообщил Духонину, что командующий Северным фронтом отменил его (Духонина) приказ о переброске войск к Петрограду и что он (Лукирский) не может дать этому объяснения. Тогда Духонин спросил Лукирского, может ли он лично переговорить с Черемисовым. Такой разговор состоялся. Вот его запись:

Лукирский: Иду доложить об этом Главкосеву. Я передам командующему, что Вы находитесь на линии.

Черемисов: Здравствуйте, Николай Иванович (Духонин). Вы что-то начали сейчас говорить.

Духонин: Генерал Лукирский мне сообщил, что Вами отдано распоряжение, отменяющее отправку войск в Петроград по приказанию Главковерха, чем это вызывается?

Черемисов: Это сделано с согласия Главковерха, полученного мною от него лично...

Керенский от власти устранился и выразил желание передать должность Главковерха мне, вопрос этот, вероятно, будет решен сегодня же. Благоволите приказать от себя. чтобы перевозки войск в Петроград, если они производятся на других фронтах, были прекращены. Главковерх у меня. Не имеете ли Вы что передать ему?

Духонин: Можно ли просить его к аппарату?

Черемисов: Невозможно, в его интересах".

После продолжительного обсуждения положения на фронте и в Петрограде. относительно которого у двух генералов были прямо противоположные точки зрения, Духонин заявил Черемисову:

"Если Главковерх Керенский предполагает передать должность Вам, то я во имя горячей любви к Родине умоляю Вас разрешить мне передать об этом Временному правительству, с которым есть у меня связь. Вас же не останавливать отданных распоряжений о движении войск, назначенных в Петроград... Вам, как будущему Главковерху, не придется считаться с весьма тяжелыми...

Не дав Духонину закончить фразы. Черемисов прервал его словами: "Извиняюсь... Меня давно уже зовут, можно ли будет Вас вызвать часа через два?"

26 октября генерал Духонин вызвал генерала Лукирского и сказал, что "вчера после отдачи распоряжения по отмене движения войсковых частей к Петрограду приехал Александр Федорович, который не разделяет мнения Главкосева о необходимости отмены движения назначенных войсковых частей к Петрограду. Однако передать распоряжение с подтверждением приказа о движении на Петроград не удалось, так как у аппаратов революционным комитетом, сформировавшимся в Пскове, были поставлены особые дежурные члены этого комитета"¹³.

Без ведома Духонина по всем фронтам стало распространяться заявление генерала Черемисова, будто отправка войск в Петроград была остановлена с моего согласия, будто я сложил с себя полномочия Верховного Главнокомандующего и передал ему свои обязанности. Формирование на разных фронтах подразделений для переброски к Петрограду было прекращено, остановлены были и эшелоны с войсками, двигавшиеся к столице. Утром 26 октября правда вышла наружу, однако несколько важнейших часов было потеряно.

 

За несколько минут до нашего отъезда в Остров у дверей раздался звонок, и в следующую секунду в комнату вошел генерал Краснов вместе с начальником своего штаба Поповым.

Черемисов лгал мне, сказав об отъезде генерала Краснова из Пскова. Однако, к счастью, Краснов понял, что командующий Северным фронтом стремится помешать нашей встрече, и решил по возможности разыскать меня самому. Зная о том, что Барановский мой шурин, он и направился к нему на квартиру.

К утру 26 октября мы оба уже были в штабе 3-го Конного корпуса в Острове. Вся "боевая мощь" корпуса сводилась к нескольким сотням казаков (500-600) и к нескольким пушкам. Все остальные части были отправлены на фронт и в район Петрограда. С этими жалкими остатками войск и артиллерии мы решились пробиться к Петрограду.

Наспех сколоченные большевиками военные комитеты и железнодорожники получили от Ленина приказ воспрепятствовать нашему возвращению в Петроград, однако остановить нас было не в их силах.

В тот же вечер в поезде на пути в Петроград мы узнали, что накануне ночью большевики захватили Зимний дворец и арестовали все Временное правительство.

Преодолев по пути немало трудностей, наш отряд без единого выстрела захватил утром 27 октября Гатчину. Тысячи солдат, которые, как считалось, примкнули к большевикам, бросив оружие, бежали из города.

Тем же утром я получил в Гатчине донесение из Петрограда, что временный паралич преодолен и все сторонники Временного правительства в разных полках и военных школах втайне готовятся к сражению. Мобилизованы также все подразделения боевиков партии эсеров. В помощь нам генерал Духонин вместе с командующими всех фронтов, за исключением Северного, направил воинские подразделения. С разных участков фронта к нам стремятся прорваться около 50 эшелонов с войсками. На фронте и в Москве вспыхнули бои между защитниками правительства и большевиками.

К тому времени большевики захватили самую в России мощную царскосельскую радиостанцию. Они немедленно начали вести пропагандистскую кампанию по деморализации русских войск на передовых линиях. Одновременно второй съезд Советов выступил со своим знаменитым обращением об установлении всеобщего демократического мира!

Войск у нас в Гатчине было очень мало. И противодействовать влиянию ленинской пропаганды на фронтовые части нам было нечем.

Краснов согласился со мной, что надо попытаться с боя захватить Царское Село и оттуда немедленно двинуться на Петроград, где нам на помощь придут верные воинские подразделения, офицеры кадетских корпусов и отряды боевиков из разных партий.

На рассвете 28 октября правительственные войска выступили из Гатчины. Генерал Краснов находился в прекрасном расположении духа и был абсолютно уверен в успехе. Наши взаимоотношения основывались на полном взаимном доверии. Не желая вмешиваться в приказы Краснова, я остался в Гатчине, чтобы ускорить прибытие эшелонов, направленных нам на помощь.

Прошло несколько часов, а от Краснова никаких известий не поступало. Это озадачило меня, ибо как раз перед уходом войск из Гатчины мы получили крайне обнадеживающее сообщение", о состоянии дел в Царском Селе. За несколько часов положение не могло столь круто измениться. Я вызвал автомобиль и отправился вслед за Красновым.

На полпути между Царским Селом и Гатчиной находилась метеорологическая обсерватория. С ее вышки я в полевой бинокль разглядел расположение правительственных войск, которые пребывали в состоянии странной пассивности.

Я подъехал, чтобы разобраться в происходящем. Объяснения Краснова носили весьма туманный характер и были лишены смысла. Сам он держался сдержанно и формально.

Совершенно случайно я неожиданно различил в окружении генерала Краснова несколько знакомых людей, входивших в Совет казачьих войск. Этот Совет, одна из наиболее правых антидемократических организаций, придерживался политики "использовать Ленина для свержения Керенского". Я спросил Краснова, почему рядом с ним находятся эти люди. Генерал казался крайне смущенным, однако уклонился от ответа. И тогда я понял причину внезапной остановки движения войск к Царскому Селу и перемены в поведении Краснова.

Мне пришлось оказать большое давление, чтобы заставить войска продолжить движение. И лишь ранним вечером, а не в полдень, как первоначально предполагалось, достигли мы окраин Царского Села. И тут Краснов доложил о своем намерении отвести войска несколько назад и взять город на следующий день. Это переполнило чашу моего терпения!

Как раз в этот момент к нам прибыл из столицы один .из влиятельных политических деятелей и сообщил, что в Петрограде все готово для начала вооруженного восстания в поддержку правительственных войск, что население и все антибольшевистские партии с нетерпением ожидают нашего прибытия и что крайне важно действовать без промедления. Я отдал генералу Краснову письменный приказ немедленно занять Царское Село. Он все еще колебался. Тогда я подъехал к контрольно-пропускному пункту на окраине города, где собралась толпа оборванных вооруженных солдат, встал во весь рост, вынул часы и объявил, что даю им три минуты, чтобы сложить оружие, после чего артиллерия откроет по ним огонь. Солдаты немедленно подчинились. Царское Село было таким образом взято без единого выстрела, но после 12 часов фатального промедления.

К утру 29 октября нам следовало быть в Петрограде, а мы дошли лишь до Царского Села. В тот день в столице вспыхнуло антибольшевистское восстание. В четыре пополудни меня позвали к телефону. Звонили из Михайловского дворца, расположенного в самом центре города, где разместился штаб сторонников правительства. Они просили прислать помощь, а мы были бессильны это сделать.

Финальный акт трагической борьбы Временного правительства за свободу и честь России разыгрался 30 октября вблизи знаменитой Пулковской обсерватории. Так называемые Пулковские высоты были в руках кронштадтских матросов. В нашем распоряжении было 700 казаков, бронепоезд, пехотный полк. только что прибывший с фронта, и несколько полевых орудий. Едва наша артиллерия открыла огонь, солдаты Петроградского гарнизона оставили свои позиции, и в погоню за ними бросились казаки. Однако правый фланг большевиков, где находились кронштадтские матросы, не дрогнул.

Несмотря на тактический успех под Пулковом, мы были вынуждены вновь отойти к Гатчине. У нас просто не было сил, ни чтобы преследовать бегущего противника, ни чтобы укрепиться вдоль протяженной линии военных действий.

В Гатчине моральный дух правительственных войск стал стремительно падать. Генерал Краснов и офицеры его штаба стали уговаривать меня вступить с большевиками в мирные переговоры. Я твердо выступил против, однако 31 октября военный совет решил направить в Петроград свою делегацию. К Гатчине вот-вот должны были подойти подкрепления с фронта. В Луге, ближайшем к Гатчине городе, весь гарнизон был на стороне правительства. И я решил на какое-то время заняться игрой. В Петрограде уже был создан центр антибольшевистских сил - "Комитет спасения родины и революции". Прибегнув в качестве курьера к помощи комиссара при Ставке Верховного командования Станкевича, я направил с ним непосредственно в адрес этого комитета свои условия перемирия, конечно же абсолютно неприемлемые для большевиков. Станкевич немедленно отбыл в столицу.

1)Фон дер Бате был ближайшим помощником генерала Людендорфа. Верховное командование направило его для организации наступательных действий армии фон Ботмера. Позднее он был представителем военного министерства в Брест-Литовске. За несколько месяцев до вторжения Гитлера в Россию он, опираясь на неудачный опыт Германии в первой мировой войне, выступил в полуофициальной газете военного министерства "Милитерише Вохе" со статьей. в которой решительно выступил против войны на два фронта. 2 марта 1941 года эта статья была полностью перепечатана в "Правде". Я цитирую лишь ту часть статьи, которая относится к 1917 году. В этом отрывке - квинтэссенция того, что было написано германскими военными специалистами о стратегическом положении на театре военных действий в 1917 году.
2) См.: Buat Е. A. L. L'Annee allemande de 1914-1918. P. 42, 51.
3) Комиссар военного министерства при Ставке. Перешел на сторону заговорщиков. Как только об этом стало известно, я снял его с должности. Он никогда не был членом правительства.
4) Керенский А. Ф. Дело Корнилова. С. 178-179
5) 0 том, что именно так определил Милюков тактику подготовки военной диктатуры, рассказал мне представитель французского правительства в России в период первой мировой войны Эжен Пети, который был свидетелем Февральской революции. Пети отличался исключительной правдивостью. Он не одобрял многого из того, что делало Временное правительство, но одновременно был в высшей степени встревожен политикой, проводимой в то время генералом Алексеевым, Родзянко, Милюковым и некоторыми другими лидерами правой оппозиции. По своей инициативе, а быть может, по указанию правительства Франции, он весьма откровенно обсудил этот вопрос с Милюковым, с которым в течение определенного времени поддерживал личные отношения. В конце состоявшейся между ними беседы Милюков и обрисовал ему тактику, изложенную мной выше. Милюков и его друзья были убеждены - и это в середине-то октября! - что большевизм не представляет слишком большой угрозы и что в России существует лишь две партии: "партия порядка" во главе с Корниловым и "партия распада", возглавляемая мной. Об этом разговоре с Милюковым Пети рассказал мне позднее, когда я уже жил в эмиграции.
6) Русские ведомости. 1917. 5(18) октября.
7) Предварительное обнародование фактов до их официального изучения в большинстве цивилизованных стран расценивается как преступление и наказывается по закону. Не мог же я, глава правительства, встать на путь нарушения закона.
8) В письме Ленина от 29 сентября 1917 г. говорилось о необходимости "побороть" мнение тех, кто призывает ожидать съезда Советов и выступает "против немедленного взятия власти, против немедленного восстания... Ибо пропускать такой момент и "ждать" съезда Советов есть полный идиотизм или полная измена... Это значит пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти, ибо 1-2 ноября оно будет невозможно... "Ждать" съезда Советов есть идиотизм, ибо съезд ничего не даст, ничего не может датъ\" {Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 280-281. - Прим. ред.).
9)Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 435-436. 25 октября - дата открытия съезда Советов.
10) Известия. 1917. 25 октября (6 ноября).
11) Более красочный комментарий этому историческому, если его можно так назвать, документу дали видные советские историки в предисловии ко второму тому книги "Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев" (2-е изд. М., 1926. Т. II. С. 13-15). Научный редактор этой работы пишет: "Нельзя не признать, что выступая с такой платформой. Дан и меньшевики вполне заслужили прозвище "полубольшевиков". В самом деле, все эти три требования соответствуют трем основным предоктябрьским лозунгам большевиков, у которых они, несомненно, украдены. Но они настолько же отличаются от своего прототипа, насколько всякий ублюдок отличается от своего "левого" (как и "правого") родителя... Отсюда смешная серьезность, с какой Дан еще в 1923 г. повествует, как о событии чрезвычайной важности, о своей резолюции, принятой (то есть Советом Республики) в канун 25 октября и долженствовавшей повернуть на другой путь развитие революции. Отсюда его нелепая попытка убеди гь Керенского, что в момент восстания спасение не в том, чтобы действовать оружием, а в том, чтобы расклеить и разослать по телеграфу эту его замечательную резолюцию..."
12) Ложь и клевета порой несокрушимы. Даже сегодня иностранцы не без легкого смущения иногда задают мне вопрос, правда ли, что я покинул Зимний дворец в одеянии медсестры! Можно простить иностранцам, поверившим столь гнусному утверждению. Но ведь эта чудовищная история до сих пор предлагается массовому читателю в Советском Союзе. В серьезных исторических исследованиях, опубликованных в Москве, дается правдивая версия моего отъезда из Петрограда в Гатчину, а в большинстве учебников истории вновь и вновь повторяется ложь о том. будто я спасался бегством, напялив на себя дамскую юбку, и все это делается ради того, чтобы дурачить людей и в России, и в других странах.
13) Архив Русской Революции. Т. 7. С. 297-298, 310. 

	предыдущая		следующая
		оглавление