кафедра политических наук
Виртуальная библиотека
	предыдущая		следующая
		оглавление

Глава 5

ПОЛИТИЧЕСКАЯ РАБОТА

После окончания ташкентской ссылки я возвратился в Санкт-Петербург. Мой приезд совпал с попыткой покушения на жизнь Столыпина, предпринятой 12 августа 1906 года. Максималисты¹ взорвали бомбу в его летней резиденции на Аптекарском острове; погибло 32 человека, включая и преступников. Среди 22 раненых были сын и дочь Столыпина. Сам Столыпин не пострадал.

К этому времени я утратил всякую надежду на восстановление доверия между царем и народом, что казалось столь реальным после Октябрьского манифеста.

После роспуска I Думы и принятия членами бывшей Думы "Выборгского воззвания", призвавшего население к "пассивному сопротивлению" путем отказа от уплаты налогов и службы в армии, по городам и сельским районам, а также в армии прокатилась новая волна революционных волнений. Крестьянские беспорядки, охватившие Россию, были жестоко подавлены. В районах с нерусским населением, особенно в Финляндии, прибалтийских губерниях и в Польше, резко усилились антирусские настроения. По всей стране были разосланы карательные экспедиции. В городах происходили столкновения с солдатами и стачки. Особой ожесточенностью отличались еврейские погромы, организованные пресловутым "Союзом русского народа". Одним словом, казалось, что Россия вновь отброшена к мрачным временам, царившим в стране до опубликования манифеста 17 октября 1905 года.

Что касается меня, то я устал от безделья и ожидания того дня, когда смогу приступить к работе в качестве защитника на политических процессах. Я хотел использовать возможности, связанные с такой работой, для поездок по России и ознакомления на месте с настроениями населения. В свете развития политических событий такая задача становилась все более актуальной. И дело уже было вовсе не в том, чтобы понять помыслы людей: они нуждались в активной помощи. Но мои перспективы казались весьма безрадостными. Я упорно отказывался от всех гражданских и уголовных дел в надежде на участие в политическом процессе. Настроение было хуже некуда. Как же можно мне, так страстно желавшему помочь людям, отказать в этом?

Мрак в моей душе рассеялся самым неожиданным образом. В конце октября мне позвонил известный адвокат Н. Д. Соколов: "Вам выпал случай принять участие в политическом процессе". Я радостно вскричал: "Когда, где?" "Наша группа защитников отправляется в Кронштадт на крупный процесс по делу о бунте на крейсере "Память Азова". В нем замешан один из руководителей социалистов-революционеров Фундаминский-Бунаков, и мы взялись защищать его и матросов. К сожалению, в тот же день, 30 октября, начинается еще один политический процесс - в Ревеле по делу крестьян, разграбивших поместье местного барона. Вам следует отправиться в Ревель и взять это дело на себя".

Но это невозможно! Я никогда раньше не занимался политическими делами",- возразил я. "Что ж, воля ваша. Вам представляется большой шанс. Решайте: либо вы воспользуетесь им, либо нет".

"Хорошо. Еду",- ответил я почти без колебаний. В тот же день я отправился ночным поездом в Ревель.

Всю ночь и весь следующий день, выпив, чтобы не уснуть, не одну чашку черного кофе, я страницу за страницей изучал материалы дела. Передо мной, я чувствовал, раскрывалась истинная подоплека событий. К делу были приобщены многочисленные показания свидетелей, официальные и медицинские справки, заявления обвиняемых. Два дня, оставшиеся до процесса, я потратил на тщательное изучение дела и связанных с ним политических и социальных аспектов. Положение прибалтийских крестьян было особенно тяжелым. Освобожденные Александром II, они не получили земли, а стали арендовать ее у местных землевладельцев, в большинстве своем немецких баронов, которые сохранили в отношении них часть своих феодальных прав. На волне карательных экспедиций некоторые из землевладельцев в районах волнений были назначены на почетную должность помощников уездных начальников, получив широкие полицейские полномочия, которыми безжалостно воспользовались против своих же собственных крестьян.

Данное дело касалось разграбления поместья и помещичьего дома, а также нанесенного при этом ущерба. Однако преступление крестьян блекло перед жестокостью расправы с ними. Вместо ареста и содержания до суда под стражей обвиняемых подвергли порке, а многих даже застрелили на месте. Некоторых, выбранных наугад "козлов отпущения", после порки потащили на скамью подсудимых. Обвинитель заявил, что главные зачинщики не могут предстать на процессе, поскольку либо сбежали, либо убиты.

В день открытия процесса я направился в окружной суд, где должно было начаться слушание дела. Местные адвокаты, возглавляемые будущим президентом Эстонской республики Я. Поской, были крайне озадачены. Вместо маститого санкт-петербургского юриста пред их очами предстал неизвестный молодой человек. (Я всегда выглядел моложе своих лет, а тогда мне было всего лишь 25.) Тем не менее они проявили ко мне дружеское расположение. Сославшись на то, что я участвовал всего в нескольких уголовных делах при поступлении в коллегию адвокатов, я попросил Поску взять на себя руководство защитой. Поска любезно отклонил мое предложение, предоставив мне тем самым полную самостоятельность. Несмотря на мою неопытность, все обошлось наилучшим образом. Мне удалось не только успешно провести защиту, но и назвать организаторов и участников карательных экспедиций. Мы выиграли дело, большинство обвиненных крестьян было оправдано. Когда я кончил свою защитительную речь, наступила тишина, а затем зал взорвался бурей аплодисментов. Председатель суда Муромцев, проявивший в ходе процесса полную беспристрастность, призвал публику к порядку, пригрозив очистить помещение, если шум не прекратится. После объявления приговора меня окружили адвокаты и родственники обвиняемых, чтобы пожать мне руку и от всей души поздравить с успехом. Я был несколько растерян. А Поска сказал: "Почему же вы сказали нам, что никогда прежде не вели процессов? Почему не приезжали сюда раньше?" Они никак не могли поверить, что это был мой первый процесс.

Двумя днями позже, вернувшись в Санкт-Петербург, я зашел в суд и в одной из комнат, где обычно собирались адвокаты, меня приветствовали мои коллеги: "Замечательно! Примите наши поздравления!"

Что замечательно?" - спросил я.

"Не притворяйтесь, что не знаете. Нам ведь звонили по телефону, да и в местной печати уже опубликованы сообщения о вашей речи в Ревеле".

Таков был мой дебют в качестве адвоката и политического оратора. Без ложной скромности могу сказать, что мои ораторские способности были признаны. Должен добавить, что никогда не писал заранее текстов выступлений и не репетировал, их.

После ревельского процесса на меня со всех сторон посыпались предложения. Вплоть до осени 1912 года, до моего избрания в Думу, я редко бывал в Санкт-Петербурге. По делам службы я объездил все губернии, всю страну от Иркутска до Риги, от Санкт-Петербурга до Маргелана в Туркестане, так же, как и города Кавказа, Поволжья и Сибири.

Не все политические процессы вели адвокаты из группы политических защитников, поскольку иногда обвиняемые могли позволить себе самим выбрать защиту. За политические дела брались в ту пору такие блестящие знатоки уголовного права, как петербуржцы Андриевский, Карабчевский, Грузенберг, москвичи Маклаков, Муравьев, Ледницкий и Тесленко. Но во всех крупных российских городах были созданы специальные объединения политических адвокатов, вроде того, к которому принадлежал и я, и они-то и оказывали юридическую помощь крестьянам, рабочим и другим лицам, которые не могли позволить себе расходов на защиту. У нас не было членства, не было и устава. Согласно неофициальному соглашению, наш гонорар сводился к стоимости проезда во втором классе и суточным в размере 10 рублей. Старшие, известные и признанные, адвокаты из нашей среды принимали участие в этих благотворительных процессах реже, чем представители молодого поколения. Такого рода дела требовали особого, глубокого сострадания к обвиняемым и осознания политического значения этих процессов. Именно о такой работе я и мечтал.

Последствием революции 1905 года была волна репрессий, прокатившаяся по стране с 1906 по начало 1909 года. После подавления карательными экспедициями крестьянских и других волнений началась охота на остатки революционных организаций или, как их называли, банд. Жертв судили в военных трибуналах. Это была кампания организованного юридического террора. Она не только противоречила нормам морали, но и была абсолютно бессмысленна, поскольку революционный накал сошел на нет и люди вернулись к нормальной повседневной жизни. Однако суть дела заключалась в том, что власти не могли забыть событий 1905-1906 годов и не хотели, чтобы о них забыла и общественность.

В положении о специально созданных военных трибуналах, представленных Столыпиным 19 августа 1906 года², юридические гарантии прав обвиняемым не были предоставлены. Учреждение этих судов вызвало в стране такую бурю возмущения, что Столыпин даже не представил положения о них на рассмотрение Думы в течение двух месяцев после ее созыва, как это предусматривалось законом.

Большинство политических дел рассматривалось в окружных военных трибуналах. Главным военным прокурором в то время был генерал "Павлов, безжалостный человек, который считал, что судьи должны oвыполнять свой "долг", не обращая ни малейшего внимания на доводы защиты. Павлов продержался на своем посту недолго. Опасаясь попыток покушения на свою жизнь, он принимал все возможные меры предосторожности. Он никогда не покидал здания Главного военного суда, где у него была и квартира, к которой прилегал сад, окруженный высоким забором. В этом-то саду он и был убит террористами.

Одним из специальных военных судей в прибалтийских губерниях был некий генерал Кошелев, снискавший недобрую славу своей патологической жестокостью. Это был настоящий садист, любивший разглядывать порнографические открытки во время заседаний суда при рассмотрении дел тех обвиняемых, которым грозил смертный приговор. В конце 1906 - начале 1907 годов он председательствовал в Риге на процессе по делу так называемой "Тукумской республики", на котором я был одним из защитников. Во время беспорядков в Тукумсе в 1905 году было убито 15 драгунов. Вскоре после начала процесса стало очевидным, что Кошелев не заинтересован в установлении истины, а лишь стремится отобрать среди обвиняемых 15 человек, чтобы повесить их в отместку за смерть драгунов. 15 человек были повешены.

Согласно правилам, в военном трибунале вместе с судьей всегда заседали четыре полковника, с которыми судья обязан был консультироваться. Предполагалось, что полковники, избиравшиеся по очереди из состава местного гарнизона, будут представлять независимое жюри. Однако в прибалтийских губерниях военные власти постоянно нарушали дух и букву этого правила, назначая двух полковников из числа наиболее покладистых постоянными членами трибунала, которые сопровождали председателя трибунала на всех процессах, здесь происходивших.

Конечно, не все военные судьи походили на Кошелева. В прибалтийских губерниях было два других судьи - Арбузов и Никифоров. Никифоров являлся полной противоположностью Кошелеву. Человек глубоко верующий, он перед вынесением смертного приговора шел обычно в церковь Осенью 1908 года он председательствовал на процессе по делу независимой террористической группы социалистов-революционеров, так называемой "Северной боевой организации". Возглавлял группу эстонец Трауберг, который утверждал, что в руководстве партии социалистов-революционеров орудует некий высокопоставленный агент-провокатор. Достойное поведение Трауберга на процессе произвело большое впечатление на присутствовавших, убедившихся в том, что он говорил правду. Когда помощник прокурора Ильин, человек крайне амбициозный, попытался запугать обвиняемого, Никифоров резко осадил его: "Если Трауберг говорит это, мы должны считаться с его словами".

Были и другие добропорядочные судьи, такие, как генерал Кирилин из Санкт-Петербургского военного округа, который, несмотря на давление сверху, проводил процессы безупречно.

Я предпочитал работать в губернских военных трибуналах, где судьи были менее склонны подчиняться давлению извне. Вспоминается дело об экспроприации Миасского казначейства на юге Урала. Дело рассматривал военный трибунал в Златоусте. Как обычно, председательствовал генерал с юридическим образованием, выпускник Военно-юридической академии. В состав суда входили четыре полковника, однако на сей раз они не подверглись давлению извне.

Все обвиняемые - молодые люди, члены большевистской группы социал-демократов во главе с Алексеевым, выходцем из богатой уфимской купеческой семьи. Нам удалось доказать несостоятельность обвинения, и судья оправдал некоторых из обвиняемых.

Позднее Алексеев рассказал мне об экспроприациях, которые осуществляла его группа. Официально Ленин и большевистская печать заклеймили экспроприации как "мелкобуржуазную практику" левых социалистов-революционеров и максималистов. "Как же так, - спросил я Алексеева.- Выходит, вы проводите экспроприации, хотя это противоречит взглядам вашей партии?"

"Очень просто,- ответил он. - По этому вопросу у нас в партии имеется специальная договоренность. Перед тем как проводить экспроприацию - примерно за две недели - мы выходим из партии, заявляя о своем несогласии с ее политикой. Это дает нам полную свободу для проведения акции. Захваченные деньги переправляются на Капри Горькому для финансирования его школы³. Через две недели мы подаем заявление о восстановлении в рядах партии, "осуждая" свои ошибки, и нас немедленно восстанавливают".

В специальном отделе по политическим делам судебной палаты приговоры утверждались большинством голосов судей, назначавшихся по рекомендации министра юстиции И. Г. Щегловитова. В частной беседе со мной председатель Санкт-Петербургской судебной палаты Н. С. Крашенинников весьма красочно живописал настроения этих судей. "Надеюсь, вы понимаете, что на всех этих политических процессах не делается и видимости служения истине. Они - отражение ожесточенной политической борьбы. То, что ваши клиенты принимают за справедливость, для меня - уголовное преступление". До революции 1905 года Крашенинников был одним из самых беспристрастных судей, однако революционные эксцессы ожесточили его и привели в ряды правых.

Мой опыт в России и позднейшие наблюдения в период заграничной ссылки утвердили меня в том, что там, где замешана политика, беспристрастность невозможна. Когда идет жестокая политическая борьба, ни один судья, по своей человеческой натуре, не может сохранить независимость суждений.

Щегловитова всячески поощрял царь, который был непримирим в политических вопросах. Показательным было его отношение к процессам о погромах, учиненных членами "Союза русского народа". Среди документов, рассмотренных Чрезвычайной комиссией Временного правительства по расследованию деятельности бывших министров и высокопоставленных чиновников, есть заявление начальника одного из департаментов министерства юстиции Лядова. Из всех прошений о помиловании, рассматривавшихся в его департаменте, утверждает Лядов, царь неизменно удовлетворял лишь те, которые подавали члены "Союза русского народа", и отвергал прошения, поданные революционерами.

В первые годы своей карьеры я вел дело Союза учителей Санкт-Петербургской губернии. Дело рассматривалось в аппеляционном суде в ноябре 1907 года. Обвиняемым инкриминировались антиправительственные заявления, содержавшиеся в их петициях, направленных в Сенат. Эти петиции были поданы в полном соответствии с положениями императорского Указа от 18 февраля 1905 года⁴. Указ призывал все группы, организации и частных лиц вносить предложения о реформах и сообщать о недостатках в деятельности правительства. Теперь же, спустя годы, их подвергли тщательному изучению и использовали против составителей. В дело оказались вовлеченными многие сельские учителя. В период послаблений, когда люди посмели свободно выражать свои взгляды, крестьяне часто делегировали сельских учителей выступать от их имени на митингах и собраниях. Представители местных властей, в том числе директора начальных школ, выступая со стороны защиты, в своих показаниях отмечали благонамеренность учителей, с похвалой отзывались об их деятельности на сельских сходах и собраниях кооперативных обществ, особенно отмечая, что учителям нередко удавалось утихомиривать кипящие страсти. Приговор был мягким, многих учителей оправдали, но ни один из них не был восстановлен на работе. Результат этого процесса явился страшным ударом по прослойке образованных людей сельских районов Санкт-Петербургской губернии. Всем стало ясно, что Указ о петициях оказался не чем иным, как ловушкой для тех, кто принял слово царя за чистую монету. Подобных дел было немало. Так, в 1908 или 1909 году несколько служащих почт и телеграфа в Вильне были обвинены в организации всеобщей забастовки в 1905 году, до опубликования манифеста 17 октября,- забастовки, о которой многие из обвиняемых успели давно позабыть.

Однажды я выступал в Тверской губернии защитником по делу группы "Крестьянское братство". Ее руководителем был молодой крестьянин лет 25-30. У меня с ним состоялся весьма интересный и поучительный разговор. Он обладал ясным живым умом и рассматривал положение с точки зрения своих односельчан и крестьянства в целом. Он подробно рассказал о деятельности и значении своего "Братства". Несмотря на преследования, члены "Братства" продолжали отстаивать свои вполне определенные взгляды на аграрный вопрос и развитие крестьянства. Они высоко ценили образование, читали книги и местные газеты, а также участвовали в организации кооперативных обществ и других полезных начинаниях. Россия и впрямь после 1905 года значительно выросла в политическом отношении.

В военных судах солдаты охотно сотрудничали с представителями защиты и откровенно излагали причины своих поступков. На процессе военнослужащих первой гвардейской артиллерийской бригады в Санкт-Петербурге власти, например, утверждали, что подсудимые-агитаторы возбуждали среди солдат ненависть к офицерам, хотя, как говорилось в обвинительном заключении, они толком не разумели, о чем говорят. На самом же деле обвиняемые оказались вполне умными людьми и полностью отдавали себе отчет в своих поступках. Они не возражали против соблюдения дисциплины, но при условии, что офицеры будут справедливо к ним относиться.

Одним из крупнейших для меня процессов стал процесс по делу армянской партии Дашнакцутюн в 1912 году. Оно стало эпилогом в прискорбной деятельности князя Голицына⁵ в начале столетия, в результате которой даже такие верные друзья России, как армяне, превратились в грозную революционную силу. Перед судом предстала вся армянская интеллигенция, включая писателей, врачей, юристов, банкиров и даже купцов (которые, как утверждалось, предоставляли революционерам денежные средства). Расследование длилось несколько лет. Аресты шли по всей России и в конце концов в Санкт-Петербурге был учрежден специальный сенатский суд. Некоторых обвиняемых продержали в тюрьме почти четыре года, прежде чем начались судебные заседания. Слушания открылись в январе 1912 года и продолжались до середины марта. Были опрошены шестьсот свидетелей. Опасаясь беспорядков, полиция приняла особые меры предосторожности. Суд шел при закрытых дверях, в зал заседаний не допустили даже родственников обвиняемых. Атмосферу накаляли всякого рода запреты.

В начале процесса один из подсудимых заявил о своей невиновности. Председательствующий на процессе сенатор Кривцов вынес постановление о том, чтобы было оглашено заключение следствия, которое носило чисто обвинительный характер. Я вмешался и попросил судью назначить эксперта для изучения свидетельских показаний, которые, по моему глубокому убеждению, являлись лжесвидетельством. Озадаченный моей просьбой, Кривцов спросил: "Отдаете ли вы себе отчет в том, о чем просите и что ожидает вас в случае ошибки?"

"Да, отдаю",- ответил я без колебаний.

Была назначена экспертиза, и большую часть свидетельств признали фальшивой. Защите удалось также доказать ложность показаний и по другим пунктам обвинения. Дошло до того, что стоило мне подняться, чтобы заявить по тому или иному поводу протест, как судья утвердительно махал рукой и бормотал: "Принято". Из 145 обвиняемых 95 были оправданы, 47 получили тюремное заключение или ссылку в Сибирь и только трех приговорили к каторжным работам. Исход процесса поднял престиж России за рубежом, особенно среди армян в Турции. Следователь Лужин был обвинен в лжесвидетельстве, однако дело против него в конечном счете прекратили, после того как комиссия психиатров признала его невменяемым.

ЛЕНСКИЙ РАССТРЕЛ

Процесс по делу армян завершился в середине марта. Времени почивать на лаврах оказалось у меня немного. 4 апреля 1912 года произошли Ленские события. Поскольку они стали вехой в истории борьбы против реакционных сил в России, вкратце расскажу о них.

Могущественное англо-русское Ленское золотопромышленное товарищество занималось эксплуатацией рудников в районе реки Бодайбо в северо-восточной части Иркутской губернии. Иркутск, ближайший железнодорожный узел, находился в 2250 километрах. Золотые прииски располагались на безжизненном плоскогорье, изрезанном бесплодными долинами и бурными реками. Снег в горах лежал вплоть до конца июня, а зима наступала в конце сентября. Горнорабочие жили и работали на этом безжизненном плоскогорье в ужасающей нищете. Отсутствие средств сообщения превращало их в заключенных, полностью зависимых от компании,- она владела единственной в районе железнодорожной веткой и контролировала все движение речного транспорта. В 1911 году губернатор Иркутска полковник Бантыш, посетивший Ленские прииски, был потрясен условиями их жизни и работы и потребовал от администрации во избежание неприятностей принятия самых решительных мер. Его предупреждение осталось без внимания.

Предлог для забастовки был самым обыденным - ее объявили в знак протеста против низкого качества получаемого ими в пищу мяса,- однако это была последняя капля, переполнившая чашу терпения. И хотя рабочие были настроены крайне мирно, они тем не менее намерены были идти до конца. Управление компании решительно отказалось вести с рабочими какие-либо переговоры. Опасаясь серьезных беспорядков и не желая удовлетворять законные требования рабочих, администрация обратилась за помощью в столицу. Департамент полиции в Санкт-Петербурге немедленно направил в район волнений для наведения порядка жандармского капитана Трещенкова. Но его методы запугивания только укрепили волю рабочих бороться за свои права. 4 апреля рабочие вместе с женами направились к административному корпусу, чтобы потребовать улучшения своего положения. Их встретили ружейными залпами. Было убито около 200 человек, еще больше ранено. Священник, срочно вызванный к умирающим, сохранил для нас в книгах местной церкви описание случившегося.

"В первой же палате я увидел раненых рабочих, без всякого ухода валявшихся на полу и на койках... Воздух раздирали стоны жертв. Мне пришлось встать на колени прямо в лужу крови, чтобы свершить последний обряд, и, едва успев отпустить грехи одному, я вынужден был обратиться к другому. Все умирающие клялись, что намерения у них были самые мирные и что они просто хотели вручить петицию. Я поверил им. Умирающий человек не лжет".

Ленский расстрел 4 апреля 1912 года послужил сигналом для нового взрыва общественной активности и революционной агитации. Повсюду зазвучали голоса протеста - на заводах, в печати, на партийных митингах, в университетах, а также в Думе. Правительство было вынуждено назначить комиссию с широкими полномочиями для расследования на месте всех обстоятельств побоища. Главой комиссии назначили бывшего министра юстиции в кабинете Витте С. С. Манухина, пользовавшегося всеобщим уважением; он лично отправился на прииски. Однако это не удовлетворило общественное мнение; оппозиция в Думе (либералы, социал-демократы и трудовики) приняла решение послать на Лену свою комиссию. Я был назначен главой этой комиссии, к работе в которой я пригласил принять участие двух московских юристов - С. А. Кобякова и А. М. Никитина. Поездка оказалась удивительно интересной. Мы добирались до места поездом, лошадями, пароходом и на конечном этапе путешествия - в шитике⁶. Красота, окружавшая нас во время поездки по Лене, не поддается описанию. На одном берегу реки стояли дома, на другом - девственные леса. На рассвете к реке на водопой спускались целыми семействами медведи.

На всем пути следования по Лене мы постоянно встречали политических ссыльных. Незабываемые часы провел я с Екатериной Брешко-Брешковской, знаменитой "бабушкой русской революции", которую до тех пор никогда не видел.

Положение по приезде на прииск сложилось весьма своеобразное. Правительственная комиссия во главе с сенатором Манухиным разместилась в одном из домов поселка, а через улицу в другом доме находилась штаб-квартира нашей. Обе комиссии проводили опросы и перекрестные допросы свидетелей. Обе фиксировали показания служащих и готовили отчеты. Свои зашифрованные отчеты сенатор Манухин направлял в министерство юстиции и царю. Мы же свои - по телефону в Думу и в прессу. Нет нужды говорить о том, что администрация прииска была раздосадована нашим вмешательством, однако ни сенатор, ни представители местных властей не чинили нам препятствий. Напротив, мы встретили полное понимание со стороны генерал-губернатора Восточной Сибири Князева, а иркутский губернатор Бантыш и его специальный помощник А. Мейш оказали нам большую помощь. В результате открытого расследования монопольное положение компании было ликвидировано, а ее администрация полностью реорганизована. Трущобы, в которых жили рабочие и их семьи, разрушили, а на их месте построили новые дома. Была повышена зарплата и значительно улучшены условия труда. Мы имели все основания испытывать чувство удовлетворения от проделанной сообща работы.

ИЗБРАНИЕ В ГОСУДАРСТВЕННУЮ ДУМУ

Я никогда не заглядывал в будущее и не строил политических планов. С самого начала политической жизни моим единственным желанием было служить своей стране. Вот почему я был захвачен врасплох, когда осенью 1910 года во время одного из процессов в Санкт-Петербурге ко мне обратились глава фракции "трудовиков" в I Думе Л. М. Брамсон и член Центрального комитета этой партии С. Знаменский с предложением баллотироваться на выборах в IV Думу по списку трудовиков. Идея стать членом Думы никогда прежде не приходила мне в голову, такое предложение поэтому было полной неожиданностью. Мне сказали, что предполагалось расширение фракции трудовиков в Думе за счет присоединения к ней других народнических групп. А также, что для избрания необходимо располагать собственностью - они посоветовали мне позаботиться о ее приобретении. Я всегда с симпатией относился к движению народников и потому без колебаний принял предложение.

Поскольку никаких связей в партии я не имел, то получил для ведения избирательной кампании крайне трудный участок - Саратовскую губернию, где в результате столыпинской избирательной реформы постоянно укреплялись позиции местного дворянства. Другим кандидатам достались такие "демократические" губернии, как Вятская и Пермская. Однако, как потом выяснилось, все другие кандидаты потерпели поражение в ходе предварительной кампании, и к осени 1912 года я оказался единственным из 15 новых кандидатов от трудовой группы.

После возвращения с Ленских приисков я отправился в уездный центр Саратовской губернии город Вольск, где мне предстояло начать предвыборную кампанию. До этого я побывал в Вольске лишь однажды, когда приезжал для оформления покупки собственности, дающей мне право баллотироваться на выборах. Вольск в те времена был живописный старинный русский город. Традиции свободолюбия и острое чувство независимости, присущее жителям, уходили в глубь истории ко временам Пугачевского крестьянского восстания конца XVIII века.

В Вольске я немедленно установил контакты с замечательными людьми самых различных профессий - судьями, врачами, чиновниками. На предвыборных собраниях я мог говорить свободно, не прибегая к революционной риторике, поскольку идеи мои находили благодатную почву в аудитории.

Новый избирательный закон отличался сложностью и его положения нарушали все нормы демократической процедуры. Депутаты избирались коллегиями выборщиков, в которых были представлены четыре группы (курии): землевладельцы, городское население, крестьяне и в некоторых округах - промышленные рабочие. Каждая курия выбирала своего депутата в Думу, а остальные депутаты выбирались на общем губернском собрании всех курий. Я был избран депутатом на собрании от курии городских жителей. Соперников у меня не было. Такого единства было трудно достичь в крестьянской курии, так как среди зажиточных крестьян и деревенских старшин было немало желающих стать депутатом Думы. Так я стал депутатом IV Думы.

ДЕЛО МЕНДЕЛЯ БЕЙЛИСА

В связи с кризисным состоянием, сложившимся в Европе в 1912- 1913 годах, жизненные интересы Российской империи диктовали ей необходимость вести более гибкую благожелательную политику в отношении нерусских народов, живших в приграничных районах.

В то время как отношения с Германией, Австро-Венгрией и Турцией быстро ухудшались, незаконная отмена конституционного режима в Финляндии привела к тому, что в прошлом лояльная страна превратилась в потенциальный плацдарм прогерманской пропаганды. Потерпела провал попытка И. Г. Щегловитова использовать процесс Дашнакцутюн для разжигания вражды к армянам, жившим на границе с Турцией. Все это ни в малой степени не смутило реакционные круги, которые полностью забыли в канун всеобщего европейского кризиса о своей ответственности за состояние дел в бескрайней империи, населенной многими разными народами. Балканские войны 1912- 1913 годов стали прелюдией к первой мировой войне. Разжигание военной истерии великими державами обеих коалиций стало приобретать зловещий характер.

Приблизительно в это время в Киеве начался процесс Менделя Бейлиса. Этот простой, безгрешный человек был обвинен в совершении ритуального убийства малолетнего мальчика-христианина Андрея Ющинского. Было бы большой несправедливостью по отношению к России и ее народу, если бы я не подчеркнул, что по всей стране прокатилась огромная волна возмущения. Свой открытый протест заявили не только независимые круги общественности, но даже и общественные организации, включая чиновников министерства юстиции, которые расценили этот процесс как личное оскорбление. Высшая иерархия русской церкви решительно отказалась подтвердить, будто ритуальные убийства детей-христиан являются частью иудейской веры.

Профессия юриста - составная часть правовой системы государства, главная функция юриста - защита истины, справедливости и гражданских свобод. Мы, члены коллегии адвокатов, представляли автономный орган, и нашей обязанностью было открыто донести правду до сведения И. Г. Щегловитова и всех тех, кто искажал русскую правовую систему. Адвокатам Санкт-Петербурга следовало твердо определить свою позицию. 23 октября 1913 года, за пять дней до того, как присяжные признали Менделя Бейлиса невиновным в совершении преступления, коллегия адвокатов Санкт-Петербурга единогласно приняла следующую резолюцию:

"Пленарное заседание членов коллегии адвокатов Санкт-Петербурга считает своим профессиональным и гражданским долгом поднять голос протеста против нарушений основ правосудия, выразившихся в фабрикации процесса Бейлиса, против клеветнических нападок на еврейский народ, проводимых в рамках правопорядка и вызывающих осуждение всего цивилизованного общества, а также против возложения на суд чуждых ему задач, а именно сеять семена расовой ненависти и межнациональной вражды.

Такое грубое попрание основ человеческого сообщества унижает и бесчестит Россию в глазах всего мира. И мы поднимаем наш голос в защиту чести и достоинства России".

Эта резолюция имела огромный резонанс в России и, что было еще более важно, произвела глубокое впечатление за рубежом. Дело Бейлиса в значительной мере усилило антирусские настроения в Европе и Соединенных Штатах и ярко иллюстрировало антипатриотическую деятельность правящей верхушки в канун первой мировой войны. Президент Вудро Вильсон и до этого не проявлял ни понимания проблем России, ни чувств симпатии к ней. Дело Бейлиса стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. И когда разразилась война, правительство США заняло крайне враждебную позицию в отношении России и приняло решение не оказывать ей финансовой и другой помощи.

Реакция широких кругов общественности вызвала ярость тех, кто инспирировал дело Бейлиса, и 25 видных адвокатов, подписавших резолюцию. были отданы под суд. Среди них был и я. Наш процесс открылся в окружном суде Санкт-Петербурга 3 июня и продолжался до 6 июля 1914 года - до начала войны оставалось менее восьми недель. Нас горячо поддержала пресса и общественные деятели, независимо от их политических взглядов Несколько ранее дело Бейлиса подверг уничтожающей критике в консервативном органе печати "Киевлянине" лидер правых в Думе В. Шульгин. Хотя по своим политическим взглядам Шульгин был антисемит, однако и он не смог промолчать перед лицом постыдных обстоятельств дела Бейлиса. За это он также получил восемь месяцев тюремного заключения. Поскольку в новом Уголовном кодексе 1903 года не было статей, относящихся к нашему "преступлению", нам вынесли обвинительный приговор согласно статье 279 закона времен Екатерины II за распространение "клеветнических" анонимных писем. Двадцать три моих коллеги получили шесть месяцев заключения в крепости. Н. Д. Соколов, как один из основных авторов, и я, как инициатор принятия резолюции, были приговорены к восьми месяцам тюремного заключения и лишению прав быть куда-либо избранными.

МАСОНЫ

Описание Толстым в "Войне и мире" роли и деятельности масонов в основном соответствует истине. В XVIII и начале XIX веков эта организация была ведущей силой в духовном и политическом развитии России, особенно после того, как в ее ложи вступили Н. И. Новиков и многие другие выдающиеся политические и государственные деятели. Среди масонов были и верующие и вольнодумцы Поначалу Екатерина II терпимо относилась к существованию лож. Сторонница вольтерьянства и свободомыслия, императрица не была обременена "религиозными предрассудками". Просветительская деятельность масонов выражалась в создании типографий и в пропаганде либеральных идей. В том грубо искаженном изображении масонства, которое стало общепринятым даже в просвещенных слоях общества в период царствования Николая I, весьма мало правды.

Однако Новиков вскоре подвергся репрессиям: будущий царь Павел I оказался под влиянием масонов из лиц своего ближайшего окружения, и Екатерина II имела все основания считать, что масоны намерены превратить Великого князя в свое послушное орудие. Эти репрессии нанесли удар по русскому масонству, от которого оно так никогда и не оправилось. После восшествия на трон Павла I Новикова возвратили из ссылки и приблизили к императорскому окружению в Гатчине, где он вскоре осознал полную несовместимость своих идей с палочной дисциплиной Павла I.

Начало правления Александра I было отмечено господствующим влиянием людей, входящих в масонские ложи. Главной задачей "общества" было объединение культурной элиты России для уничтожения абсолютизма, а также освобождения крестьян - цель, к которой благосклонно относился сам царь Александр I, покровительствовавший ордену. В орден входили видные государственные деятели, такие, как либерал Сперанский и герой войн с Наполеоном Кутузов. К ложам примыкали многие из декабристов. После восстания декабристов, в период реакционного правления Николая I ложи были объявлены вне закона, однако, по-видимому, они продолжали свою деятельность подпольно. В начале XX века возродившиеся масонские общества вели работу по укреплению связей между лидерами просвещенного земства и городской интеллигенцией. В мои годы масоны в России действовали подпольно, и не только потому, что вплоть до 1905 года всякая социальная и политическая деятельность могла вестись только нелегально, но и потому, что общественность крайне недоброжелательно воспринимала всякую организацию, которая во имя достижения общей цели объединяла членов самых различных политических партий.

Первоначально я не намеревался писать о русском масонстве. Однако некоторые "разоблачения", появившиеся за последние годы в русской и нерусской прессе, объясняли падение монархии и создание Временного правительства тайной деятельностью лож. Я счел своим долгом опровергнуть такую абсурдную трактовку великих и трагических событий, которые определили величайший поворот в истории России. Во имя восстановления исторической правды я и остановлюсь кратко на этой теме⁷.

При отъезде из России летом 1918 года мне было поручено раскрыть суть нашей работы, без упоминания чьих-либо имен, для восстановления истины в том случае, если в прессе когда-либо появятся искажающие ее материалы. Теперь пришло время сделать это, поскольку в секретных письмах двум своим друзьям видная политическая деятельница, масонка с большим стажем Ю. Д. Кускова упоминает мое имя и сообщает другому политическому деятелю о моем членстве в ложе⁸.

Предложение о вступлении в масоны я получил в 1912 году, сразу же после избрания в IV Думу. После серьезных размышлений я пришел к выводу, что мои собственные цели совпадают с целями общества, и принял это предложение. Следует подчеркнуть, что общество, в которое я вступил, было не совсем обычной масонской организацией. Необычным прежде всего было то, что общество разорвало все связи с зарубежными организациями и допускало в свои ряды женщин. Далее, были ликвидированы сложный ритуал и масонская система степеней; была сохранена лишь непременная внутренняя дисциплина, гарантировавшая высокие моральные качества членов и их способность хранить тайну. Не велись никакие письменные отчеты, не составлялись списки членов ложи. Такое поддержание секретности не приводило к утечке информации о целях и структуре общества. Изучая в Гуверовском институте циркуляры Департамента полиции, я не обнаружил в них никаких данных о существовании нашего общества, даже в тех двух циркулярах, которые касаются меня лично⁹.

Основу нашего общества составляла местная ложа. Высший Совет ордена имел право создавать специальные ложи помимо территориальных. Так, была ложа в Думе, другая - для писателей и так далее. При создании каждая ложа получала полную автономию. Ни один орган ордена не имел права вмешиваться в работу ложи или в вопрос о приеме в нее новых членов. На ежегодных съездах делегаты от лож обсуждали проделанную работу и проводили выборы в Высший совет. На этих же съездах генеральный секретарь от имени Высшего совета представлял на рассмотрение делегатов доклад о достигнутых успехах с оценкой политического положения и программой действий на предстоящий год. Порой на съездах между членами одной и той же партии происходили острые столкновения мнений по таким жизненно важным проблемам, как национальный вопрос, формирование правительства, аграрная реформа. Но мы никогда не допускали, чтобы эти разногласия наносили ущерб нашей солидарности.

Такой внепартийный подход позволил достичь замечательных результатов, наиболее важный из которых - создание программы будущей демократии в России, которая в значительной мере была воплощена в жизнь Временным правительством. Бытует миф, который всячески распространяли противники Временного правительства, о том, будто некая мистическая тройка масонов навязала правительству, вопреки общественному мнению, свою программу. В действительности же положение в России и насущные нужды нашей страны обсуждались на съездах масонов людьми, которые вовсе не пытались навязать друг другу свои политические программы, а руководились лишь своей совестью в стремлении найти наилучшие решения. Мы ощущали пульс национальной жизни и всегда стремились воплотить в нашей работе чаяния народа.

В период существования IV Думы идея объединения во имя достижения общих целей получила еще большую поддержку. Повторяю еще раз: все наши усилия имели целью установление в России демократии на основе широких социальных реформ и федерального устройства государства. В последние фатальные годы распутинской власти для большинства членов общества обреченность монархии стала очевидностью, однако это не мешало монархистам принимать участие в общем деле, поскольку вопрос о будущей форме правления был подчинен решению более насущных задач.

После начала первой мировой войны встала необходимость пересмотреть всю нашу программу. Это была первая тотальная война, в которую оказались втянуты не только вооруженные силы, но и огромные массы гражданского населения. Ради достижения победы необходимо было добиться примирения между всеми классами общества, между народом и верховной властью. Моя попытка вынудить царя сделать жест доброй воли в отношении народа¹⁰ была, конечно, наивна, однако другие положения новой программы на период войны были претворены в жизнь. Безоговорочная защита отечества оставалась основой нашей деятельности на весь период войны. Однако после Февральской революции разгорелись политические страсти, и внепартийное сотрудничество стало совершенно невозможным.

Во всех своих поездках в качестве защитника на политических процессах я никогда не ограничивался профессиональными делами, а всегда стремился почувствовать настроения людей и установить контакты с местными представителями различных либеральных и демократических группировок.

После моего избрания в Думу и вступления в организацию масонов расширившийся объем и особая важность моей работы привлекли к себе повышенное внимание политической полиции. В 1915 году полицейский надзор за моей деятельностью в провинции не был еще столь тщательным, каким он был в Санкт-Петербурге, и я практически не ощущал его. В столице же я был окружен секретными и несекретными агентами, чье наблюдение за мной постоянно ужесточалось.

Возможность ареста не волновала меня, хотя, скорей всего, я был бы арестован в начале 1916 года, если бы из-за внезапной болезни не прекратил на семь месяцев всякую политическую деятельность. Такую возможность нетрудно было предвидеть - неизбежный риск ареста сопутствовал той жизни, которую я вел. Однако постоянное присутствие полицейских, которые денно и нощно буквально следовали за мной по пятам, стало все больше раздражать меня.

Как-то осенью 1915 года во время обсуждения в Думе доклада Бюджетной комиссии об ассигнованиях министерству внутренних дел мне пришла в голову внезапная мысль сыграть шутку над министром¹¹, рассказав историю, которая наверняка позабавит членов Думы и в то же время покажет им те условия, в которых вынуждены работать члены оппозиции.

Когда началось обсуждение вопроса об ассигнованиях Департаменту полиции, я поднялся и обратился к министру со следующими словами:

"Господин министр, у меня создалось впечатление, что ваш Департамент расходует чересчур много средств. Я, конечно, безмерно признателен директору Департамента полиции за заботу о моей безопасности. Я проживаю в доме, расположенном в глухом месте, и каждый раз, когда я выхожу на улицу, по обеим ее сторонам стоят по два, а то и по три человека. Нетрудно догадаться, что это за люди, поскольку и летом и зимой они носят галоши, плащи, а в руках держат зонтики. Неподалеку от них на той или другой стороне улицы стоят пролетки, на случай, если мне понадобится куда-нибудь поехать. По тем или иным соображениям я предпочитаю не пользоваться этими пролетками, а иду вместо этого пешком. И когда я не спеша шествую по улице, меня сопровождают два телохранителя. Если я убыстряю шаг, сопровождающие меня компаньоны начинают задыхаться от спешки. Иногда, когда я, завернув зa угол, останавливаюсь, они пулей вылетают из-за угла, натыкаются на меня и, ошарашенные, кидаются обратно, оставив меня без охраны. Стоит мне немного отойти от дома и сесть на извозчика, как один из стоящих на углу кидается рысью вслед за мной. В подъезде моего дома я часто застаю за беседой нескольких очаровательных людей в галошах и с зонтиками в руках. Мне представляется, господин министр, что от 15 до 20 человек выделены для того, чтобы заботиться о моей драгоценной персоне, поскольку они сменяют друг друга днем и ночью. Вы понимаете, что вам от всех них мало пользы. Почему бы вам не посоветовать директору Департамента полиции предоставить в мое распоряжение машину с шофером? Ведь тогда он будет знать все - куда, когда и с кем я направляюсь - да и мне это пойдет во благо: не придется тратить такую уйму времени на поездки по городу и так уставать от этого".

Мой рассказ очень позабавил членов Бюджетной комиссии, а Хвостoв со смехом ответил: "Если предоставить вам машину, то придется дать их и всем вашим коллегам, а это разорит казну".

Оба эти заявления вызвали оживленные аплодисменты.

Примечание

(чтобы вернуться к тексту, нажмите на номер сноски)

1)Экстремистская эсеровская группа.
2)См. гл. 6
Школа обучала и давала партийное образование руководителям будущего восстания.
3) См. с. 34.
4) Наместник на Кавказе.
5) Лодка, напоминающая венецианскую гондолу.
6) При отчуждении политического устройства, работы и целей масонского общества я, подчеркиваю это обстоятельство, связан торжественной клятвой, данной при вступлении в массоны, не раскрываать имен других членов общества.
7) Письма были посмертно опубликованы в работе Грегори Аронсона "Россия накануне революции". Нью-Йорк, 1962.
8) Циркуляр 171902, подписанный директором Департамента полиции Брюном де Сент Ипполитом, является единственным документом, в котором упоминается масонское общество розенкрейцеров, известное в наших кругах под названием "Организация Варвары Овчинниковой", которое привело к возникновению общества под эгидой великого князя Александра Михайловича, куда входили придворные и аристократы. - Прим.авт.
9) Кроме того, А. Ф. Керенский имеет, по-видимому, в виду циркуляр №165377 от 16 января 1915 года, о котором говорится в письме VI отделения департамента полиции от 30 мая 1915 года, где признается слежка за А. Ф. Керенским, "присяжным поверенным и членом фракции трудовиков", и отмечается, что его противоправительственная деятельность получила подтверждение в ходе тайного и открытого наблюдения за его деятельностью и связями. Во время своих поездок по стране Керенский, говорилось в этом письме, неоднократно встречался со многими лицами, "известными своей неблагонадежностью". Чинам охранки в соответствии с циркуляром № 165377 предписывалось усилить наблюдение за А. Ф. Керенским и всю полученную информацию докладывать Департаменту полиции (см. Kerensky A. Memories. Russia of History Turning Point. L., 1966. P. 90-91). Прим.ред.
10) См. гл. 8.
11) А. Н. Хвостов.

	предыдущая		следующая
		оглавление